Игорь Каляпин о российском законодательстве: "Пытки — это единственное нарушение прав человека, которое запрещено в любых обстоятельствах совершенно категорически. Человека даже можно лишить жизни, то есть, например, полицейский или военнослужащий в определенных ситуациях имеет право стрелять на поражение. Пытки применять нельзя ни в каких обстоятельствах: ни для борьбы с террором, ни во время войны, никогда. И в Российской Федерации, с точки зрения законодательства, все эти международные принципы реализованы на 100%, но с одной оговоркой — у нас нет специальной статьи в Уголовном кодексе, специального состава под названием "пытка". По этому поводу Россию давно уже критикует Комитет против пыток ООН, но с точки законодательной точки зрения это единственный недостаток. Это совсем не значит, что у нас за пытки сажают в тюрьму, у нас просто целый набор статей, который позволяет привлечь к уголовной ответственности за пытки. И мы именно этим активно пользуемся".
О частоте применения пыток в России: "У нас по исследованиям, которые проводил известный судья в отставке Сергей Анатольевич Пашин, просто опрашивавший людей в местах лишения свободы находятся, причем анонимно, каждый третий говорил о том, что он подвергался пыткам. В его судейской практике, в том числе, примерно такой же процент подсудимых говорили, что их били на предварительном следствии. Когда известный ученый-социолог Яков Ильич Гилинский проводил социологические исследования в пяти городах Российской Федерации, выяснилось, что 21% людей говорят о том, что хотя бы раз в жизни подвергались незаконному насилию со стороны представителей правоохранительных органов. 21% городского населения, то есть каждый пятый".
О том, почему представители правоохранительных органов часто применяют пытки: "Все очень просто. Я вам просто могу из своей жизни рассказать историю. У меня был друг, который в свое время с отличием закончил Высшую школу милиции, как это тогда называлось, с красным дипломом, его распределили, это 90-е годы были, в очень модный тогда, крутой РУОП, только что созданный. И он говорил, что "я, — он в отдел по борьбе с экономической преступностью попал в этом РУОПе, — никогда этого применять не буду, потому что я знаю, как раскрывать преступления, не дотронувшись до человека ни разу, я и так все доказательства соберу". Через пару месяцев я к нему пришел в гости, а там пыточная какая-то, коридор с железной дверью, из одной двери вопли доносятся, из-за другой двери вопли, и я ему говорю: "Володя, а ты же говорил, что ты вот так не будешь, ты же говорил, что у тебя такого не будет, и при тебе такого не будет". Он говорит: "Ты знаешь, я, конечно, могу без зуботычин, без мордобоя обойтись, но по всем правилам криминалистики и уголовно-процессуального кодекса я это преступление буду раскрывать месяц.
А мой однокашник, который вместе со мной учился, точнее числился, и который не знает, какого цвета учебник, он и букварь-то во втором классе в туалете скурил, у него образование никакое, но он тоже здесь работает, это преступление раскроет за ночь, потому что он пять кандидатур, более или менее подходящих на роль преступников, задержит, ночью разведет по кабинетам, к одному ток подключит, другому чего-нибудь в задний проход засунет, третьему пластиковой бутылкой по голове настучит, на четвертого противогаз наденет и шланг пережмет, — они у него к утру сознаются все пятеро, ему останется только выбрать, кто из них какую роль выполнял. У него преступление будет раскрыто к утру. Он будет через полгода старлеем, а мне через полгода неполное служебное объявят по результатам нашей служебной деятельности". Потому что основным критерием у нас, к сожалению, до сих пор остается пресловутая раскрываемость".