"Жизнь на севере создавалась вопреки государству"

Глеб Кузнецов о процессе урбанизации: "Наверное, в фильме важен исторический контекст. Дело в том, что жизнь на севере создавалась вопреки государству. В массе своей большая часть людей, которые там оказались, — это люди, которые уходили от государства и от его проблем. Они уходили от набегов, уходили от крепостного права, от притеснения после раскола. То есть жизнь там была вопреки государству. И в том, что сделало государство, нужно не только большевиков и советскую власть упрекать, но и то, что сделала Российская империя с ними. Это постоянные притеснения, так или иначе. И конечно, советская власть в этой ситуации внесла решающий вклад. А последние 20 лет просто добили остатки какой-то жизни. Государство виновно в том, что оно последовательно притесняло, а потом разрушило народную жизнь, жизнь, которую создавали люди вопреки этому давлению.

Процесс урбанизации происходит во всем мире, но он не обязательно должен быть катастрофой. Да, большие села больше экономически не выгодны, но почему там не могут жить маленькие группы населения, которым это нравится? Ответ на этот вопрос лежит в особенностях нашего государственного устройства и, прежде всего, экономического, потому что здесь речь идет о том, что у нас действует система вертикального выкачивания ресурсов снизу вверх. Если бы государство оставило эту местность в покое и дало людям жить свободно, а местность бы умерла, можно было бы сказать, что это неэффективно, и людям это не нужно. Но государство выкачивает из этой местности ресурсы, а потом говорит: смотрите, там осталось мало людей, там остались одни старики, давайте вообще это все закроем, нам это не нужно, это дороги, больницы, какие-то детские сады, это неэффективно. Сначала они ограбили вас, а потом говорят, что это неэффективно".

О современных дауншифтерах: "В Советском Союзе была честная система: они забирали лес, но в обмен давали работу, создавая искусственно колхозы и платя там искусственно зарплату за что-то. Сейчас лес забирается даром, по большому счету, а взамен вы можете купить в магазине продукты, вам не привозят бесплатно продукты в ваш магазин. А что до этих людей, то они действительно не дауншифтеры в классическом смысле этого слова, они не живут на острове, и не лежат на пляже целый день. Да, они работают, они пытаются зарабатывать, но особенность та, что они пытаются это делать за счет возрождения каких-то традиционных промыслов, ремесел, каких-то традиционных занятий, за счет развития культуры".

Глеб Кузнецов о том, как зародилась идея создания фильма: "Путь был, на самом деле, очень простой, потому что я занимаюсь реставрацией церквей на севере, и мысль оказалась очень ясной — о них мало кто знает. Нам известны Кижи, у всех сразу картинка в глазах предстает, но мало кто знает, что Кижи были построены заводскими рабочими, в общем, рабами, там были регулярные восстания в начале XVIII века. На самом деле, трагическая история у этой церкви и у этого места. И сейчас Кижи — это памятник архитектуры, который реставрирует государство, и куда продаются билеты. В то же время на севере по рекам, по Онеге стоят храмы ничуть не менее прекрасные, даже более прекрасные, потому что их строили свободные люди, и те деревни, в которых они стоят, уже умирают, и храмы стоят, как памятники, над этим простором. Просто об этом мало кто знает. То есть мысль была изначально просветительская — просто рассказать о том, что есть такие церкви, и главное, что есть люди, которые пытаются их восстанавливать".

О методе съемки: "Люди, которые давали нам деньги, дали нам свободу творчества. У нас была встречная обязанность по отношению к северянам, которых мы снимали. Мы дали им свободу творчества говорить, показывать то, что для них важно, то, что их волнует. Мы вырезали только брак, повторения, ненужные вещи, откровенно не входящие в контекст. То есть все содержательное — мы можем с этим не соглашаться, у нас в фильме диаметрально противоположные мнения, у нас есть атеисты, которые стреляли из ружья по церкви и до сих пор считают, что люди верят в Бога только потому, что им нечем заняться. И мы даем им слово. Есть люди святые, я думаю, святые даже с точки зрения православной церкви, то есть с абсолютным смирением и очень глубокой верой.

То есть нам дали свободу, и мы дали свободу. И у зрителя, опять же, есть свобода выйти в любой момент из зала, потому что мы не держим его за руку, мы не создаем искусственных конфликтов, мы не создаем искусственных поворотных точек и не пытаемся устроить какой-то катарсис с разрешением всех проблем, как это принято в традиционной драматургии. Зритель просто, как и мы, гуляет по северу, он видит людей. Опять же, почему мы не пишем названия деревень, не ставим это в титры, какая разница? Это все север. Потому что мы не титруем людей. Многих из них сложно понять. Я до сих пор сам не понимаю нескольких героев. Я их прослушал, может быть, тысячу раз, и некоторых слов я не понимаю. Но с другой стороны, если бы вы общались с ним на севере, кто бы вам титровал его? Некому было бы титровать. Вот так же и в кино. То есть рассматривать это нужно просто как прекрасную прогулку по интересным местам. Человек должен нам показать, кто он по профессии".

О духовных поисках северян: "На севере есть одна большая проблема. Это проблема — я думаю, ее можно распространить в целом на всю нашу страну, — утраты культуры, утраты корней, поэтому на севере большая часть людей принадлежит к тем 80% населения нашей страны, которые подписываются как православные, но они не умеют читать "Отче наш", и не потому, что они не хотят, а потому, что они отделены от мира, у них нет священников, они брошены, у них есть только телевизор и воспоминания о своей комсомольской юности. Очень много проблем в этой связи, поэтому большинство людей хотят веры, даже ищут ее, но ее очень сложно найти, потому что есть вопросы к церкви, которая не рассматривает себя как миссионера на селе, к сожалению, и не вкладывает в это значительных сил. Есть, конечно, вопросы к нашему историческому прошлому. Поэтому речь идет о народной вере, о внутреннем религиозном чувстве, но называть большинство северян православными людьми с точки зрения канонов Русской православной церкви нельзя. Они могут не причащаться и не исповедоваться всю жизнь".

О слабом участии РПЦ в жизни северян: "Оно действительно незаметно. Там тяжелая ситуация. В ней ни в коем случае нельзя осуждать ни местных священников, ни даже епархию. На район, как правило, один священник. И, как правило, в райцентре стоит полуразрушенная церковь. Поэтому окормлять огромную паству на большом пространстве, причем паству небогатую, которая объективно не может содержать священника и его семью, невозможно. Конечно, если была бы программа помощи городских приходов деревенским… Мы понимаем, что в Москве в каждом приходе по пять-шесть священников и большие деньги. Если бы каждому московскому приходу приписали по одной деревенской церкви, то проблема бы решилась за несколько лет. Но именно такой вертикальной воли РПЦ по восстановлению деревенских деревянных церквей мы не видим.

Православная церковь, как и все наше общество, является жертвой целого ряда трагических обстоятельств. Она так же страдала и страдает от всего, что происходит в нашем обществе, как и другие институты".