С 2008 года в жизни Николая Бурова — заслуженного и народного артиста Российской Федерации, бывшего председателя комитета по культуре Санкт-Петербурга, "золотого голоса" отечественного экрана — кроме основного дома на площади Островского появилось еще четыре. Николая Витальевича назначили директором музея "Исаакиевский собор", в состав которого, кроме самого Исаакия, входят также Смольный и Сампсониевский соборы, храм Спаса на Крови. Буров любя называет их "домами". Совсем недавно на один "дом" у него стало меньше.
Фото: Коммерсантъ / Евгений Павленко
Фото: Коммерсантъ / Евгений Павленко
GUIDE: В разных СМИ, например, можно прочитать, что в будние дни в Смольный собор, отошедший церкви, на службы ходит пара человек, а переезд экспозиции и хора потребует минимум 300 млн рублей в течение трех лет. Стоила ли игра свеч?
НИКОЛАЙ БУРОВ: Не мне рассуждать, стоила ли игра свеч, потому что мы выполняем приснопамятный закон Российской Федерации от 2010 года и распоряжение правительства о передаче собора Санкт-Петербургской епархии. Притом, что Смольный с двадцатых годов прошлого века и до 2010 года не был богослужебным пространством, а выполнял разные функции: и неприличные функции склада, и не вполне приличные — выставки достижений народного хозяйства Ленинграда. С 1990 года там стал формироваться концертно-выставочный комплекс. Без серьезной помощи государства он был довольно хиленьким, но возникла одна серьезная творческая единица, которая существует по сей день, — камерный хор Смольного собора. Последние десять лет он концертирует под руководством заслуженного артиста России Владимира Беглецова — совершенно удивительного музыканта, на мой взгляд, одного из самых талантливых дирижеров страны, молодого, амбициозного и вырастившего этот хор с нуля.
G: Музею "Исаакиевский собор" Смольный, если мне не изменяет память, достался в управление всего десять лет назад, в 2004 году.
Н. Б.: Да, и притом в крайне запущенном состоянии: практически это был умирающий большой дом, где все было разрушено — инженерные коммуникации, залы, экстерьеры. Дошло до скандала: в канун 300-летия Санкт-Петербурга во время сильного ветра упал главный крест собора, проломив кровлю. И вот тогда было принято решение передать эту "проблему" музею "Исаакиевский собор" как локомотиву. Мы выполнили за десять лет достаточно много: теперь это абсолютно современное здание, снабженное всем необходимым в виде вентиляции, отопления, ухода за кровлей. И внутри создано пространство, позволяющее активно вести концертно-выставочную деятельность. Продолжает работать хор. У нас есть прекрасный "парк" музыкальных инструментов: от органа (самого крупного в Европе цифрового органа, голландского происхождения) до клавесина. Очень много сделано для создания новых акустических возможностей зала. И, конечно, когда было принято решение о том, что нам надо выйти из этого "дома", немножко было обидно за вложенные усилия. Собору нужно возвращать исключительно богослужебные функции — и это наверняка произойдет. Что касается посещаемости — не мне считать. Мое дело — считать посещаемость концертов и выставок, но сегодня соотношение религиозных и светских посетителей — примерно один к ста.
G: Уже понятно, куда вы переедете?
Н. Б.: Для того чтобы выйти из Смольного, согласно уже упоминавшемуся федеральному закону, нам необходимо получить от города готовое пространство. Такое пространство было найдено, искали мы сами, мне оно кажется перспективным и хорошим. Мы с вами беседуем в Серебряных рядах на Невском, 31, а если повернуть за угол, начинается то, что раньше называлось петербургской Городской думой. Там есть Александровский зал, довольно вместительный. Для того чтобы концертный зал был рентабельным (а мы не получаем государственных дотаций), нужно поставить туда не менее 600 кресел. Нужно будет оборудовать его, долго и серьезно работать с акустическими особенностями, но мы справимся, потому что хотим этого. Предшествовать концертному залу будет небольшая анфилада как минимум трех выставочных залов, то есть функции концертно-выставочного пространства мы получаем в полной мере. Плюс к этому сюда можно будет перевести и весь коллектив из Смольного собора. Я считаю, что через три года эта "болячка", забота наша, закончится — надеюсь, победой. Стоять на Невском проспекте — это уже очень и очень выгодно. Здесь отличная транспортная инфраструктура. И вообще — Невский есть Невский.
G: Говорят, что у вас есть идея расширить временные рамки работы.
Н. Б.: Я бы очень хотел, чтобы новое пространство работало не только в привычные часы, но в белые ночи — круглосуточно. В конце концов, у нас город является туристическим центром, и здесь летом достаточно праздношатающейся публики. Я хочу построить пространство с ориентиром прежде всего на молодежь. Конечно, его придется оснащать всеми необходимыми атрибутами: Wi-Fi, кофейней, я бы хотел, чтобы ночью был свободный доступ к электронным ресурсам рядом стоящих библиотек — и Публичной, и Маяковского. Здесь должно быть пространство, которое способно конкурировать с ночными клубами. Только если клуб предлагает свой ассортимент удовольствий, то у нас он будет перпендикулярный. Белые ночи — это время лирическое и романтическое, и сопровождением их обязательно должна быть классическая музыка — и органные, и фортепианные концерты вполне возможны.
G: У музея "Исаакиевский собор" это же не первый опыт такого рода?
Н. Б.: Мы стали делать первые шаги к этому давно. Есть такая история, которая называется "Ночь музеев". Это замечательная акция. Но во всех наших четырех объектах есть такая ночь — она не музейная, а рождественская или пасхальная, и мы открыты до утра, естественно. И давно уже с мая по сентябрь мы используем все возможности Петербурга как туристического центра к тому, чтобы принимать посетителей до 23:00. В 18:00 мы переходим на вечерний режим: он дороже, не скрываю, но и персоналу надо платить. А вообще, последняя точка нашего музея летом традиционно закрывается в половине пятого утра — это колоннада Исаакиевского собора. Мы заинтересованы в том, чтобы посетителей было как можно больше: кое-кто в музеях стесняется таких показателей, мы стесняться не можем, у нас нет роскоши подпитки ни зимой, ни летом. Для того чтобы проводить реставрационные работы, чтобы содержать музей, платить людям зарплату — и платить по счетам, налоги, — мы должны работать, как раньше работали крестьяне-кулаки, а не колхозники.
G: К 2014 году вы собирались достичь ежегодной посещаемости четырех соборов в три миллиона гостей.
Н. Б.: Мы достигли ее в 2013 году. Прошлый год мы закончили на отметке 3 млн и почти 200 тыс. посетителей, в этом году мы перекрываем этот показатель, потому что очень агрессивно занимаемся рекламой — я засовываю ее куда ни лень, от английских журналов до аэропортов. И это не просто реклама: так или иначе обозначая внешний вид любого из наших соборов, мы обозначаем прелесть Санкт-Петербурга, туристической столицы мирового уровня.
G: Эрмитаж разрешил фотографировать в стенах музея...
Н. Б.: Мы это сделали намного раньше, семь лет назад, когда я пришел сюда работать. Мы разрешили фотографировать, понимая, что давно ушли в прошлое фотоаппараты, даже "мыльницами" редко пользуются. Все снимают на планшеты, на телефоны — мы можем бороться только со вспышками, они действительно мешают работать. Но нас понимают, от вспышек отказываются.
G: По мнению директора Эрмитажа, это своего рода антикризисная мера. А на вас кризис сказался?
Н. Б.: Кризис сказался на всех. Тупое выражение зарплат ведь в лучшем случае не изменилось, а стоимость рубля "похудела", цены резко выросли. Могли бы мы в таких условиях защищать свои интересы повышением платы? Я посчитал, что это было бы неправильно. Поэтому, несмотря на разные мнения в директорате музея, я все-таки настоял на том, чтобы ценник не изменялся. Тяжело всем, значит, всем и надо нести этот крест. Мы не сетевая компания по перепродаже продуктов, там поведение очень часто безнравственное, мне кажется. Мы с народом.
G: Есть два взгляда на музейное дело, и оба имеют право на существование. Первый: музей должен быть интересен максимально широкому кругу посетителей, в нем должна быть большая интерактивная составляющая. Второй: музей не должен превращаться в шоу, что мы видим сейчас сплошь и рядом. Вам какой из них ближе?
Н. Б.: Я думаю, что есть золотая середина. Не может музей оставаться недвижимым кладбищем, с одной стороны, с другой — он не должен превращаться в аттракцион. Я больше тридцати лет служил в театре. Там очень легко добиться успеха: снять штаны, палец показать — и все, успех обеспечен. Музей точно так же может пойти пошлым путем, но не имеет на это права, потому что относится к категориям вечным. Вообще, в деятельности музея определенная консервативность — это основа основ, примета хорошего воспитания музейщиков, которым доверен тот или иной объект. Но с другой стороны, действительно: время идет, век XXI, и мы должны использовать всевозможные новшества технологического толка. Мы должны быть доступны не только буквально, через порог музея, но и в пространстве интернета (что и стараемся делать).
Я бы отдельно выделил направление работы с детьми. У нас есть школьный отдел, профессиональный, оснащенный, думающий, тесно работающий с Российской академией образования, с университетом имени Герцена. Мы общаемся с детьми не заигрывая, а уважительно, по-взрослому — это вызывает уважение в ответ и наибольший интерес.
Мы работаем с особыми людьми. Стараемся уделять максимальное внимание инвалидам. Что можно придумать в Исаакиевском соборе или Спасе на Крови, например, для слепых? Однако кое-что придумали: увидеть храм руками.
G: Как это физически выглядит?
Н. Б.: Физически это модель храма, которая разбирается на съемные блоки, и можно от внешнего — прекрасно различая руками и сопоставляя размер человеческой фигурки и вот этой громады, — идти внутрь. Слепые — очень тонкие люди, они гораздо тоньше нас. Цвета они могут различать по температурной разнице, например, на мозаике, для нас совершенно неощутимой. Мы, уйдя от традиционного музейного "Руками не трогать", наоборот, провоцируем, чтобы трогали. Не пострадает от этого ничего. А люди получают бесценную возможность "увидеть" то, что невозможно сделать в другом месте.
G: Такое огромное количество эмоциональных, физических, финансовых сил вложено в Исаакий. Не случится ли так, что он также отойдет РПЦ?
Н. Б.: У меня есть реставрационный план на два здания: на Спас на Крови и Исаакиевский собор, от 2016 до 2020 года. Каждый из них оценивается в 250 и 290 млн рублей — это деньги, которые музей должен заработать и пустить только на реставрационные цели. И мы обеспечим эти более чем полмиллиарда рублей — так, как обеспечиваем всю историю существования. С точки зрения экономики Исаакий не интересен церкви.
Но вообще, реституция — сложный вопрос. Когда и если он будет решаться, я, надеюсь, давно буду лежать в своем уголочке на Волковом кладбище, на аллее председателей Союза театральных деятелей.
Будет неразумно пытаться решить вопрос так — из амбиций или считая, что на этом примитивно можно заработать. На этом можно заработать. Если не тратить денег на то, на что тратим мы.