Вышел сборник рассказов Виктора Ерофеева "Тело"*. Поскольку жанр редкий, это дает повод поговорить заодно о способах существования современного писателя в медиа
Писатель Виктор Ерофеев устроился между реальностью и вымыслом
Фото: Сергей Киселев, Коммерсантъ / купить фото
*Книга Виктора Ерофеева "Тело" вышла в издательстве "АртКом Медиа"
Эти рассказы печатались в периодике, теперь вышли под одной обложкой. Сборник так выстроен, что автор словно бы не знает, с чего начать — с тела или с России? И заходит одновременно с двух сторон. И так получается, что тело и Россия складываются в одно, в Тело России.
Современное медиаполе, с точки зрения российского писателя,— максимально антигуманно. Оно рассчитано на два формата: публицистка на злобу дня и собственно рассказ. Классические рассказы почти никому не нужны, будем откровенны, за исключением толстых журналов. Публицистика востребованней, но в ней важнее, не что сказано, а кем. Поразительно, но в России за 20 лет с лишним не прижилась форма писательской колонки. В "литературной стране", как принято считать, ни один писатель не выдержал журналистского ритма (раз в неделю, два раза в месяц). Фактически мы можем констатировать смерть писателя в российской периодической печати. Нет ни одного крупного литературного авторитета, который создал бы параллельную вселенную своими текстами в газете или журнале,— традиция, которая существовала в дореволюционной России и отчасти даже в советской. Примерно с 2012 года эту нишу заняли представители авторской журналистики, и они оказались и более успешными, и более влиятельными в интеллектуальном смысле. Русский писатель не выдержал ритма времени, он не стал нашим современником. Он ушел с ринга важных общественных идей.
Исключение тут составляет Виктор Ерофеев. Вероятно, оттого, что он раньше других постсоветских писателей столкнулся с рынком и понял, как соединить писательство и медиа. Причем Ерофеев перехитрил рынок, для этого он изобрел целый жанр, за неимением времени для поиска определений назовем его trip (в значении и "споткнуться", и "ложный шаг", и "сбить с толку, запутать"). Это и не публицистка, и не литература — нечто между.
Автор там все время — "я" да "я", и это может сбить с толку. Может показаться, что Ерофеев прибегнул к известному писательскому приему — "расскажу-ка я вам о себе". Но это ложное ощущение. Это "плавающее я", "я" между личным и коллективным, между сознательным и бессознательным. Поначалу там вроде бы сам Ерофеев, затем реальный Ерофеев пересекается, так сказать, с ирреальным; а затем это и вовсе "Ерофеев в пространстве Сорокина". То есть повествование, которое начинается как обычное воспоминание, заканчивается тотальным ужасом неузнавания, проваливается в метафизическую дыру. Понимаешь, что "Ерофеев" в этом произведении — такой трикстер, вирус, запущенный в пространство.
С этими вещами пересекаются вполне публицистические тексты в жанре памфлета, но это, конечно, тоже ложное ощущение. Потому что эти памфлеты о том, о чем вообще не принято говорить вслух. Перечислим одни только названия: "Любовь и говно", "Россия в нижнем белье", "Почему дешевеют русские красавицы", "Интеллигенция и анальный секс".
Главный эффект этих произведений — чувство тревоги, которые они порождают. Чувство тревоги и неуверенности в себе. Это и есть самое главное в Ерофееве. Почему это важно?
Наша культура учила нас, говорил сам Ерофеев когда-то в "Огоньке", что человек, в принципе, хороший, только обстоятельства плохи. В результате человек утром шел на работу пытать врагов народа, бил их сапогами по самым нежным местам, а потом приходил домой и отдыхал, читая, допустим, Толстого. Значит, прекрасная культура, как выяснилось, ни от чего ужасного человека не уберегла.
Почему? Виновата ли здесь культура? Безусловно, нет. Просто все это время — начиная с 20-х годов ХХ века — существовала другая культура. Сам Ерофеев называет ее "прививкой экзистенциализма". Это культура тревоги, сомнения, скепсиса, которую так не любят патриоты. Но которая и должна была послужить прививкой от ужасного в человеке. Массовый человек, увы, не имеет этой прививки до сих пор — его легко узнать по агрессивной уверенности в том, что его окружают враги. Ерофеев же, как сельский врач, тайно ходит по деревне и делает жителям прививки, хотя официально это противоречит традиционным ценностям: он приучает читателя к негаданному, необъяснимому, нелогичному, к ситуациям, когда говорят "не ожидал от себя такого". Попросту — к сложности жизни.
Собственно, это объясняет, почему — "Тело". Дело в том, что, прежде чем попытать договориться с другими и миром, нужно договориться с собственным телом. А оно почти никогда не слушается. Оно норовит жить по своей программе, и попробуй ему что-то объяснить. Именно поэтому — "Тело": с ним ты вынужден считаться, вступать в коммуникацию, договариваться, идти на компромиссы; твое тело — это и есть тот самый Другой, о котором говорит философия. У нас очень многие области жизни маркированы как "постыдные" именно для того, чтобы избегать этого разговора. Но нужно поступать ровно наоборот: нужно с этим "работать".
Самый символичный в этом ряду рассказ о том, как Ерофеев оказался однажды на приеме между Рейганом и Горбачевым. Это было в реальности, не каждому так посчастливилось, конечно. Но, с другой стороны, всякий, кому больше 25, мог бы так сказать о себе — в переносном смысле,— что он оказался между этими двумя, потому что они и определили дальнейшую судьбу мира. И это не Ерофеева, а нас, получается, Горбачев спрашивает: не пора ли вас восстановить в Союзе писателей? (Теперь мы, скорее всего, в ужасе бы отшатнулись.) А Рейган: "В какой стране я сейчас нахожусь?" В этом вопросе есть известная игра слов. Любой президент имеет, конечно, право забыть, в какой стране он сейчас находится, это бывает, если много ездить. Но в русской традиции это можно было запросто трактовать как риторическое утверждение, в значении — нет, вы только посмотрите! Я не узнаю эту страну! СССР, который империя зла, и где эта империя зла? Где, я вас спрашиваю, если столько пьяных и веселых людей вокруг! Разве эти люди могут сотворить какое-то зло?..
Теперь в этом выражении появился и третий смысл, неконтролируемый. Многие из нас в последнее время каждое утро, просматривая соцсети и новости, также спрашивают себя: где это я, в какой это мы стране находимся? С нами ли все это происходит? И тоже подчас ничего не могут утверждать с уверенностью. Получается, это своего рода универсальный вопрос — и его тоже полезно почаще задавать себе, в качестве прививки, чтобы не сойти с ума.