В выставочных залах музея Московского дома фотографии в рамках программы "Классики российской фотографии" проходит персональная выставка Анатолия Морозова "Избранное. 1940-1970-е гг.". Ретроспектива легендарного военного фотокора, приуроченная к его 90-летию и 60-летию со дня начала Великой Отечественной войны, с неожиданной яркостью проиллюстрировала советологические упражнения современных философов.
Персональная выставка классика российской фотографии называется так, как впору называться книжному сборнику какого-нибудь классика российской литературы: "Избранное". Но название очень удачно не только потому, что экспозиция в пяти залах МДФ не может, естественно, вместить все гигантское личное собрание автора-патриарха. Просто снимки Анатолия Морозова, начинавшего в "Правде" с тем, чтобы найти себя в газете "Красный воин" Московского военного округа, как и все советское пропагандистско-официозное искусство, очень литературны. Слово здесь главенствует над визуальным образом, сюжет — над воплощением, а этикетка — над фотоотпечатком.
Девяностолетний фотограф на двух устроенных вернисажах (один — для коллег-фотографов, второй — для сослуживцев-ветеранов) и сам оказался непревзойденным ритором: выступал с чувством, с толком, с расстановкой, не сбиваясь и не повторяясь, не гнушаясь газетной штампованной лексикой и интонируя свои фронтовые истории под стать диктору Гостелерадио. Ошибся же Анатолий Павлович один лишь раз, когда трепетно призвал зрителей "всмотреться в глаза" героев фотографий. На постановочных портретах глаза эти абсолютно одинаковы у всех, от "Полководца" до "Новобранца"; на репортажных снимках батальных сцен глаз просто не разберешь. Посетителю выставки, чем всматриваться в глаза на фото, лучше вчитываться в подписи под фото. Интереснее.
Вот несколько цитат. "'Жду ответа, генерал!' Маршал А. М. Василевский и командующий 3-м Белорусским фронтом генерал армии И. Д. Черняховский допрашивают пленного немецкого генерала в полевых условиях"; "'Генерал, не подсказывайте!' Командующий В. И. Чуйков задал трудный вопрос сержанту"; "Отступая, гитлеровцы взорвали ее дом. Провожая наших солдат в наступление, женщина повторяет одну фразу: 'Сынки, родные! Покарайте злодеев, покарайте злодеев!' Деревня Кофаново, под Орлом". Речь — плакатная, газетная, аффектированная и одновременно стерто-шаблонная — буквально проступает через образ, подменяя его собой или хотя бы подстраховывая, поскольку не верит в его зрительную полноценность. Это происходит даже в случае не столь комично длинных названий : "Тяжело в учении, легко в бою", "Отслужил солдат службу, вернулся домой", "...И тогда за наводчика орудия встал замполит" и т. д.
Собственно говоря, перед нами буквальные последствия того, что модный московский философ Михаил Рыклин еще лет десять назад назвал речевым зрением. Это когда ты видишь мир, строго сообразуясь с речью товарища Сталина на последнем партсъезде или со свежей передовицей в "Правде", заменяя картину мира соответствующими представлениями о нем. Действительность и истина рождаются только в речи и речью — "слово не знает по отношению к себе ничего внешнего". Настоящий корреспондент не нуждается в реальной войне, с избытком довольствуясь установками и риторикой газеты "Красный воин". Более того, не может без них обойтись.
Не в том дело, правдивы или нет сюжеты морозовских фотографий. Скажем, на самом ли деле "колхозник Феропонт Петрович Головатый передает второй самолет, купленный на собственные средства, летчику Еремину" и почему богатого Головатого еще до войны не сгноили в ГУЛАГе? Дело и не в том, насколько они впечатляют: "речевое зрение не визуально", учит философия.
АЛЕКСАНДР Ъ-ПАНОВ