О том, как Россия модернизировала свою армию и почему инновации в головах важнее инноваций в технике, рассуждает военный историк, автор книг о военном наследии русской эмиграции, полковник в отставке Игорь Домнин
— Когда говорят об инновациях в армии, на ум приходит начало ХХ века. Самолеты, подводные лодки, пулеметы — инженерные решения становились оружием почти сразу. Тогда русская армия шла в ногу со временем?
— Вы говорите о технической стороне — об уровне оснащения армии. Но не менее важен и уровень личного состава — его военно-научные знания, военная грамотность, морально-нравственное состояние — словом, все, что определяет боевой дух. Так вот, если говорить о начале ХХ века, то по степени оснащенности русская армия немного отставала от западных стран из-за общего отставания промышленного производства. Но это отставание было не критичным. У нас были современные для того времени пушки, пулеметы, самолеты и даже подводные лодки. Но, обладая всем этим, мы проиграли Русско-японскую войну, и это стало стимулом для модернизации армии.
— И что вы считаете причиной того поражения?
— Вплоть до 1904 года не было внешнего фактора, который подвинул бы Россию к переоценке состояния армии и тем самым раскрыл бы истинное положение дел. Со времен Русско-турецкой войны (1877-1878 годов.— "О"), когда мы освобождали Балканы от турок, Россия войн не вела, и было трудно посмотреть, в чем мы отстаем, а в чем мы на высоте. Русско-японская война обозначила, что уровень военного искусства у нас снизился на порядок: как оказалось, можно обладать большим количеством современного железа и проиграть.
— Но именно с железом, как я понимаю, и были проблемы — русский флот ведь уступал японскому.
— Да, наш флот отставал, в том числе по элементарным параметрам — мы просто не достреливали до японцев. Наши снаряды бухались в воду, а японские на этом же расстоянии достигали цели. Несмотря на это, поражение на море предопределило, но не решило исхода войны. Проиграли мы на суше, и здесь роковым стал фактор руководства войсками. Главнокомандующим на Дальнем Востоке был назначен военный министр Алексей Куропаткин — хороший администратор, но плохой полководец. У него не было ни дерзновенной военной мысли, ни должного стратегического мышления. Без хорошей кадровой политики никакие инновации не помогут.
— Так какие последствия имел проигрыш в войне для русской военной науки?
— Значительные. Появился даже специальный термин — "русский военный ренессанс". Так называли короткий период с 1907 по 1914 год, когда армия воспряла, прозрела и стала энергично готовиться к следующей войне — для умных людей было очевидно, что она не за горами. За развитие военного дела взялись основательно, были проанализированы основные направления военной мысли последних лет. Приняли Большую военную программу поступательного развития армии до 1920 года. Начали спешно развивать, оснащать свой флот — сначала корабли заказывали и в Америке, и во Франции, конечно, строили в Петербурге, на верфях города Николаева. Руководство страны прислушивалось к новейшим технологическим веяниям, и армия получала модернизированное оружие и технику.
— А в какой сфере реформы шли хуже всего?
— В области кадров: трагедия была в том, что за девять предвоенных лет в русской армии сменилось шесть начальников Генерального штаба. Среди них не было откровенных бездарностей, но были слабые люди. Имеет ли кадровая политика отношение к инновациям? Оказывается, непосредственное. Известно, что когда к военному министру генералу Сухомлинову пришел великий князь Александр Михайлович, двоюродный дядя государя, просить денег на развитие отечественной авиации, которую он патронировал, генерал ему сказал: "Неужели вы всерьез считаете, что эти этажерки, которые зависят от дуновения ветра, смогут играть какую-то роль в войне? Вы меня мистифицируете, ваше высочество..." А ведь уже было ясно, что авиация — серьезная сила, и человеку, отвечающему за инновации, нужно было первому понимать значение новых видов оружия. В итоге всю Первую мировую мы летали на иностранных самолетах.
Хотя при этом был довольно высокий уровень военной мысли. А.И. Деникин полагал, что у нас было примерно 2-3 процента "думающего офицерства" при более чем 50 тысячах командного состава — это уже не одна тысяча офицеров, которые всерьез интересовались новшествами военной науки, читали, переводили и писали сами. Была мощная военная профессура. К сожалению, значительную часть профессиональной армии мы потеряли к середине 1915 года. За первый год войны, например, в пехоте, погибло до 70 процентов кадровых младших офицеров. Их заменяли офицеры ускоренных выпусков, у которых не было ни соответствующей армейской подготовки, ни укорененных традиций военного воспитания. Военное дело требует отбора, а когда начинается вал — ничего хорошего не получится. Поэтому вместо армии после февраля 1917 года страна получила вооруженную толпу, которая не видела смысла воевать.
— Революцию и последующие годы думающее офицерство, к сожалению, не пережило.
— Мощное наследие сохранилось за рубежом, например, Евгений Эдуардович Месснер, офицер царской армии, в эмиграции, уже в 1950-е, создал концепцию, где предсказал, что в конце ХХ — начале XXI века в ходу будет в основном "мятежевойна" — та форма, которая господствует сегодня в мире. Его труды в России уже известны, но изучаются пока слабо. У нас, как ни странно, сегодня почти нет переводной военной литературы.
— И что же, на ваш взгляд, самое важное в создании инновационной армии, если исходить из военного опыта России?
— Осознанная опора на богатейшую русскую военную классику, богатейший опыт России как военной державы и в то же время пристальное изучение современного передового опыта, например американского, воюют США много и часто. Также крайне важно преодолевать разрыв в поколениях военных кадров.
В армии сегодня много молодежи, а опытные, бывалые покинули ряды вооруженных сил, хотя у многих сохранились силы и желание быть полезными. Нужно наладить взаимодействие между поколениями, соединить знание и опыт с энергией и здоровыми амбициями.