 |
| В леплейской колонии есть церковь. Но милиционеры предпочитают клуб |
Исправительно-трудовая
Исправительная колония #5 расположена в мордовском поселке Леплей. Еще год назад здесь сидели обычные уголовники. Но потом то ли сотрудников силовых ведомств стали больше сажать, то ли просто переполнились четыре существующие в России колонии для спецконтингента (в Иркутске, Нижнем Тагиле, Коми и под Саратовом) — как бы то ни было, "пятерку" решили перепрофилировать. Почему именно ее? Может быть, сыграл роль тот факт, что Дубравлаг, в который входит леплейская колония, прочно удерживает за собой репутацию "красной зоны", то есть воровские понятия здесь не действуют, а всем заправляет администрация. В ноябре 2000-го вышел приказ о смене общего режима на строгий, и начальники из "пятерки" отправились за спецконтингентом в иркутскую колонию. Проведя там две недели, они отобрали 400 зэков, почти с каждым поговорив лично. От будущих "пятерочников", между прочим, скрыли важную деталь: впервые в российской практике отбывать срок им предстоит с теми, кого на свободе они ловили и сажали. Я про эту особенность узнаю уже в машине по пути в Леплей: из 700 с чем-то заключенных только около 400 — бывшие сотрудники, остальные — обычные уголовники.
— Но ведь они должны ненавидеть друг друга! У вас там, наверное, драки каждый день? — спрашиваю я у начальника местной пресс-службы Геннадия Вотрина.
— Драки и ссоры, конечно, случаются,— признается он.— Но в целом с дисциплиной порядок.
— А кто вообще додумался посадить силовиков с уголовниками? По-моему, это даже и по закону не положено...
— Не положено,— подтверждает Вотрин.— Но пока другого выхода нет. Ведь смотрите, что получается: колонию перепрофилировали, а работать кто будет? Мы в Леплее чего только не делаем — мебель, барабаны под кабель, даже вагоны-дома. И все это держится на обычных осужденных. Если мы сейчас их всех с зоны выведем, производство встанет.
— Почему?
— Да потому, что 99% силовиков к физической работе не приспособлены. Они ведь тяжелее ручки ничего в руках не держали.
На обочине голосует молодая девушка.
— Возьмем,— решает Вотрин, и водитель останавливает машину.— Вам куда?
— В Леплей, на "пятерку".
— Вот, сотрудница колонии,— оживляется Вотрин.— Там много женщин работает, больше половины.
— Это что, чтобы бывшим милиционерам веселее сиделось?
— Нет, наследство общего режима. Сейчас, конечно, работать с осужденными стало сложнее, больше риска. Будем мужчин набирать.
— А вы что думаете по этому поводу? — спрашиваю попутчицу.
Но девушка, как и положено работнику колонии строгого режима, не отвечает, сосредоточенно разглядывая проносящиеся за окном ландшафты.
Подъезжаем. На крыльце КПП нас встречает начальник отдела по воспитательной работе Владимир Шиндаркин. Проходим на территорию. Идеальная чистота. Зеленые газоны. Группа заключенных увлеченно режется в волейбол. Мы замедляем шаг.
— Хорошо играют,— замечаю я.— Как будто только этим здесь и занимаются.
— Играют действительно на уровне,— усмехается Шиндаркин.— С тех пор как один профессиональный тренер из бывших сотрудников сел. Они бы на промзоне так себя проявляли...— задумчиво добавляет он.
Мы идем в кабинет к начальнику по воспитательной работе.
Четверть века строгого режима
 |
| Выступает рок-группа бывших сотрудников правоохранительных органов. Художественный руководитель — уголовник Булат Мухтаров (сидит спиной к зрителям) |
Вот, например, 33-летний милиционер из Грозного Юрий Конев. Участвовал в антибасаевском рейде в Буденновске, за что Борис Ельцин вручил ему орден Мужества. Потом был ранен в бою. Вылечился — вернулся в милицию. А потом украл 22-летнего сына известного в Ставропольском крае предпринимателя, увез его в Чечню и потребовал $100 тыс. выкупа.
Но наиболее распространенные среди сотрудников преступления — отнюдь не вымогательство, а убийство, нанесение тяжких телесных повреждений, грабеж, разбой, незаконный оборот наркотиков и взяточничество. Срок варьируется от 8 до 25 лет.
За разбой и двойное убийство попал на 25 лет строгого режима бывший сотрудник патрульно-постовой службы Василий Лобков. Его банда в течение нескольких лет орудовала в Брянской области. Жертвами преступников становились водители-частники, которых сначала грабили, а потом убивали.
— А кто-нибудь из милицейских тузов у вас есть? — интересуюсь я у Шиндаркина.
— Выше прапорщика всего несколько человек. Самый высокопоставленный — бывший начальник кафедры тверского филиала Института МВД России. Имеет правительственные награды за безупречную службу. Его осудили на четыре года за вымогательство взятки. Есть у нас высокие представители с таможни, из налоговых, но все за взятки.
— А солдаты за что попадают?
— В основном за убийства. Большинство из них срочники из "горячих точек". После войны практически у всех проблемы с психикой начались. Зато среди осужденных они на особом положении.
— В каком смысле?
— Все-таки между солдатом и милиционером большая разница. Бытовики относятся к ним гораздо лучше, чем, допустим, к работникам прокуратуры.
— А количество звездочек на погонах как-то влияет на авторитет? Допустим, майор и здесь высоко стоит, а рядовой — он и в колонии рядовой...
— В "красной зоне" один авторитет — администрация и те, кого она назначает. Например, старший дневальный, который отвечает за чистоту и порядок. На зоне это уже авторитет.
— И сколько у вас дневальных авторитетов?
— Десять отрядов — десять дневальных.
— А в отрядах по сколько человек?
— От 60 до 90. Сами понимаете, на такую должность хиляка не поставишь.
Шиндаркин снимает телефонную трубку:
— Пригласите кого-нибудь из старших дневальных.
Дневальный авторитет
 |
| Внешне бывшие сотрудники и обычные уголовники похожи друг на друга. На самом деле общее между ними только одно — что они заключенные |
— Рожков Дмитрий,— представляет заключенного Шиндаркин, указывая ему на стул,— старший дневальный 1-го отряда.
Рожков садится напротив нас. Хиляком его точно не назовешь.
— По какой статье вас судили?
— Незаконный оборот наркотиков.
— Расскажете?
— Я был инспектором ДПС в городе Арзамас-16. Хотел провернуть дело с героином — он у нас там в ходу. Узнал, где купить. Нашел, кому продать килограмм. Покупатель назначил день, но потом попросил, чтобы я привез ему героин в Нижний Новгород. Я влез в долги — килограмм тогда стоил $144 тыс.— и приехал в гостиницу "Ока", где мы должны были встретиться. Там меня и арестовали. Оказалось, в сделке участвовал сотрудник ФСБ.
— Сколько вам дали?
— Восемь лет строгого.
— А вы много знаете случаев, когда сотрудник милиции подрабатывает наркодилером?
— Это довольно распространенное явление. Условия располагают...— начинает Рожков.
Не дожидаясь, пока он начнет жаловаться на милицейскую бедность, я меняю тему:
— Вы сюда попали из иркутской колонии?
— Да.
— Где, на ваш взгляд, условия лучше?
— Здесь, конечно. В Иркутске люди спят по очереди.
— А вас не смущает, что вы теперь сидите с простыми зэками?
— Нет.
— В вашем отряде на этой почве конфликтов не бывает?
— Да в общем нет,— улыбается Рожков, переводя взгляд на начальника по воспитательной работе.
Мысленно похвалив себя за умный вопрос, я прошу пригласить кого-нибудь из тех, кто остался с общего режима. Рожков тут же уходит.
Художественный руководитель
 |
| Заключенные из спецконтингента почти поголовно считают себя жертвами судебной ошибки и жалуются во все инстанции — вплоть до международных организаций |
— Руководитель художественной самодеятельности Мухтаров Булат,— представляет его Шиндаркин.
— Лучше просто Борис,— еще шире улыбается заключенный.
— Давно вы здесь? — спрашиваю я.
— Двенадцать лет уже.
— Кого-то убили?
— Убил,— хохочет худрук.— Правда, не совсем — он сам от кляпа задохнулся... Это так давно было. Я забыл все уже,— прибавляет он.
— Да ладно врать!
Очередной приступ смеха. Начальство тоже улыбается.
— Вы как к ментам относитесь? — спрашиваю я.
— Никак,— вдруг перестает смеяться Мухтаров.— Есть люди нормальные. Кстати, здесь ведь не все менты и опера. Есть ВВ! Это же солдаты, конвой. Да кто вообще знает, кто из зэков ВВ, а кто мент?!
— Так вы даже не знаете точно, кто есть кто?
— Нет, конечно. Зачем они мне нужны? Что, я буду с каждым разговаривать? На зоне самое главное — фильтруй базар.
— А другие осужденные? Когда в прошлом году прослышали, что менты придут, какая была реакция?
— Конечно, отношение было очень негативное. Очень!
— А сейчас? — перехватывает инициативу Вотрин.— Ситуация меняется? Все-таки они раньше вас ловили, вы от них убегали...
Неожиданно он умолкает. В кабинет возвращается Дмитрий Рожков. С какими-то документами он подходит к столу начальника и, склонившись, что-то шепотом ему поясняет.
— Что же вы молчите? — спрашиваю я Мухтарова.— Они вас ловили, вы от них убегали...
Моя реплика повисает в гробовой тишине. Я догадываюсь, что снова "отличилась": ведь эти двое заключенных находятся по разные стороны баррикад. Когда за Рожковым и Мухтаровым закрывается дверь, на меня обрушивается град упреков.
— Как вы можете задавать подобные вопросы?! — возмущается Вотрин.— Старший дневальный — бывший сотрудник, а завклубом — простой осужденный! Что вы себе думаете?
Я обещаю впредь думать лучше.
— Корректность, корректность и еще раз корректность! — предупреждает меня начальство.
Впрочем, это не совсем пустые слова. Сотрудники администрации подчеркнуто вежливы с БС и называют их, как правило, на "вы". Мне это сильно режет слух.
— Откуда такая вежливость?
— Да больно грамотные сидят,— чуть замявшись, отвечает Шиндаркин.— Они уже по должности были юридически подкованные, а в СИЗО еще наблатыкались. Чуть что — пишут жалобы.
— И на вас жалуются?
— Случается. Что им здесь еще делать? Времени много. Вот они и пишут в разные инстанции. Кассации подают по приговору. В международные организации пишут!
— Куда конкретно?
— В Страсбург. Если интересуетесь, пригласим одного из таких. Уникальный случай — у заключенного не только звание осталось, но, как он утверждает, еще и растет. Интересуетесь?
— Конечно!
Милиционер сидит, а служба идет
 |
| Бывшие сотрудники правоохранительных органов с трудом привыкают к производительному труду: как правило, раньше они ничего, кроме ручки и оружия, в руках не держали |
— Присесть можно?
— Можно,— усмехается Шиндаркин.
— Как вас зовут? — спрашиваю заключенного.
— Валерий Бойченко.
— Вы украинец?
— Нет, румын. Сам из Кишинева. Работал в Питере.
— Кем?
— Замначальника отдела ОБНОНа Фрунзенского РУВД Санкт-Петербурга (ОБНОН — отдел по борьбе с незаконным оборотом наркотиков.— Ъ).
— А сюда за что попали?
— Если по приговору, то за взятку в 500 долларов. В 1996 году была такая стоматологическая фирма "Бамамед". Она проводила операции под общим наркозом и использовала наркотики, не имея на то разрешения. Наркотики приобретали подпольно. Я хотел задержать директора "Бамамеда" Сергея Бавли.
— Ну и как, задержали?
— Не успел. Он написал заявление первым. Меня брали втемную.
— Что это значит?
— Оперативникам не сообщали, кого берут. При задержании было шесть сотрудников ОМОНа, которые знали только, что задерживают вооруженного сбытчика наркотиков.
— Захват был жестким?
— Конечно. Правда, я тоже успел троих крепко побить. Они ведь без формы были. Потом, когда они увидели мое удостоверение, притихли. Извинялись, что были не в курсе, что будут иметь дело с офицером милиции. Я тоже извинялся.
— Как же так получилось, что у вас звание осталось?
— Дело в том, что до суда я два с половиной года просидел в "Крестах". А господин Бавли уже через девять дней после моего задержания отбыл на ПМЖ в Израиль. Фирма "Бамамед" приказала долго жить. Короче, к суду никто не мог ничего вспомнить. Суду пришлось принять первые показания. Но он учел ситуацию, и поэтому не было ни конфискации, ни лишения звания. Просто дали семь лет строгого.
— То есть вы выйдете и вернетесь не как бывший сотрудник...
— А как борец за справедливость! — смеется Бойченко.
— Вы капитан, если я не ошибаюсь?
— Уже майор. Майора в тюрьме получил — по сроку.
— Но приказа-то нет.
— Нет. Но денежки у меня на депоненте лежат. Я их получу за три года.
— Это точно?
— Да.
— Говорят, вы жалобу в Страсбург отправили?
— Yes, of course.
— Зачем?
 |
| Деревообрабатывающий цех "пятерки" выпускает не только табуретки, но и самую разную мебель, барабаны под кабель и даже сувениры |
— Сколько вам еще осталось?
— Три года шесть месяцев.
— Получается, вам, как говорят оперативники, сплели лапти.
— Можно и так сказать.
— Но ведь и вы оперативник. Разве вы сами так никого не сажали?
— Когда дело касалось незаконного оборота — притоны, например, накрывались,— там, согласен, всякое бывало. Но когда речь идет о преступлениях в медицине... Представьте себе этих врачей, проработавших по десять--пятнадцать лет. У них книжка справочная — начиная от депутатов Госдумы и кончая мэром нашего города. Какие уж тут лапти...
— Вы говорили, что сидели в "Крестах".
— Да. Седьмой корпус, вторая галера.
— Там вас держали вместе с бывшими сотрудниками?
— Да. В "Крестах" специально двадцать камер для БС. Но в первый день со мной там такая история вышла... Меня посадили к тем сотрудникам, которых я сам ловил.
— И что?
— Меня схватили за горлышко — я схватил за горлышко. Постояли так несколько минут, потом разошлись. Всю ночь простоял спиной к входной двери. Утром открыли. Я вышел.
— Но как же так получилось? Может, в "Крестах" чего-то не поняли?
— Да все они поняли! Так поступают, чтобы опустить человека, сломать его, например, перед очередным допросом.
— У вас нет озлобленности на систему, в которой вы работали? Вы ведь фактически попали под ее каток.
— Я бы не назвал это катком. Просто есть отдельные личности, которые использовали ситуацию. Это бывает сплошь и рядом, не только в этой системе.
— Другими словами, вы готовы вернуться на службу?
— Я не только готов, я вернусь на службу. Получу компенсацию и только потом уеду к брату в Италию.
Атаман из "Алтайэнерго"
 |
| Бывший питерский опер Валерий Бойченко (второй слева) уверен, что пострадал за справедливость. Попав в колонию капитаном, он рассчитывает выйти на свободу майором и получить компенсацию |
По вызову начальства колонии Михеев приходит с увесистой пачкой фотографий. На одних он запечатлен вместе с казаками, на других — с Жириновским и деятелями искусства. Вообще, Михеев не производит впечатление рядового вымогателя.
— Расскажите, как вы были алтайским атаманом.
— В 90-х годах казаки остались на Алтае, на стыке монгольской и казахской границ, фактически единственной силовой структурой,— сразу переходит к делу Михеев.— В 1996 году я привез на монгольскую границу 22 млн рублей и выставил своих ребят. Они жили отдельно от солдат. Начальник заставы по сравнению с моими был мальчишкой. Нам удалось создать ядро. У нас были на этой территории свои экономические и политические интересы.
— А почему вас обвиняли в разжигании межнациональной розни?
— Мы были готовы обороняться, защищать родину и могли дать по ушам тем казахам, которые нам мешали. В Казахстане необходимо было использовать специальные методы диверсионно-психической борьбы.
— Какие, например?
— Разные. Одним нужно было помочь избавиться от капитала, другим — увидеться с предками.
— И многим вы помогли?
Атаман неопределенно разводит руками.
— Было время, когда моим именем пугали. На границе говорили: "Вот приедет Михеев, мы вас всех тут..." Мы степняки и проживали в соответствии с нашими традициями. Нагаечки в ход пускали, и не только. Впрочем, я сам мог казакам по рожам надавать. Они не обижались. Атаманов каждый год переизбирают. Приговорят "куль, да в воду", и все. Останется только бежать. Но с 1992 года меня всегда избирали.
— В вашем деле указано, что вы бывший сотрудник Павлодарской прокуратуры, юрист и официально занимали должность начальника службы безопасности "Алтайэнерго". Под вашим руководством были сотни вооруженных людей. Как же вас угораздило попасть за решетку?
— Это была спланированная операция. Меня брал РУБОП. Я поехал под крышей. Крыша оказалась гнилая. Взял того, кого дал хозяин. Должок за ним был, который я взялся получить. Обстоятельствами воспользовались силы, которым мы мешали. Они нас колпашили и пытались построить. Но я никогда не был на положении младшего брата и не буду.
"Теперь ты знаешь, что такое воля"
 |
| Атаман Алтайской краевой казачьей общины Владимир Михеев сел на девять лет за то, что слишком радикально защищал интересы русского народа. Суд приговорил его по восьми статьям Уголовного кодекса |
— Вывод на работу у нас начинается в 7.10,— рассказывает Шиндаркин,— а съем — в 17.00. За это время на промзоне успевают побывать все отряды.
— Значит, все-таки БС способны работать? Вы же говорили, что они ничего не умеют.
— Учим. У нас здесь есть ПТУ. На слесаря можно учиться, на токаря, сварщика, электрика. К новому учебному году уже много заявок поступило от бывших сотрудников.
ПТУ находится в одном здании со школой и маленькой церковью. В школе — несколько десятков учеников, в основном бытовики и солдаты-срочники. В церкви пусто. Ее смотрителем оказывается бывший сотрудник патрульно-постовой службы, который признается, что срок отбывает за убийство, а в Бога не верит и не собирается.
— Милиционеры не часто ходят в церковь,— говорит Шиндаркин.— Предпочитают клуб.
В здании, где находится клуб, действительно гораздо более оживленно. В одной его части расположена сцена с музыкальной аппаратурой, в другой — столовая.
К нам подходит Мухтаров.
— Ну, какую вы здесь музыку играете? — интересуюсь я.
— ВИА, барды, народные — все что угодно.
— А сами на чем играете?
— На всем,— улыбается худрук.— Раньше я был завотделом культмассовой работы во Дворце культуры.
На сцену поднимаются несколько заключенных.
— Новые музыканты,— поясняет Мухтаров,— недавно пришли.
Он подает им знак, и заключенные ударяют по струнам. Рок-н-ролл.
Когда ты срок, мотаешь срок,
Когда ты ждешь, что прозвенит звонок,
Ты знаешь, что это будет.
Ты выйдешь на свободу, а там пусть Бог рассудит.
А там, на воле, девок тьма.
Ты только, только не сходи с ума
От женщин и алкоголя.
Теперь ты знаешь, что такое воля.
Я прошу завклубом назвать мне музыкантов. Он перечисляет каждого не только по имени и фамилии, но также по бывшему званию и должности.
— Вы же говорили, что не знаете, кто из заключенных менты, а кто простые осужденные! — возмущаюсь я.
Мухтаров лишь скалится в ответ.
— Как называется ваша группа? — спрашиваю музыкантов, когда песня кончается.
— Если есть группа "Руки вверх", то мы, наверное, "Руки за спину".
В зале раздается дружный смех.
— Мы каждый год с концертами в женскую колонию ездим,— доверительно сообщает Мухтаров.— Женщины в восторге.
Музыканты снова начинают играть. Пока начальство слушает блюз, я задаю одному из зрителей-заключенных вопрос, который давно меня интересует:
— Скажите, а семьи смешанные есть у вас? Чтобы в одной были и бывшие сотрудники, и простые осужденные?
— Здесь семьи — это кто вместе питается или земляки.
— Я знаю. Так есть или нет?
— Ни одной.
Музыкантов на сцене сменяют танцоры. Я выхожу из клуба под шумные народные пляски.
 |
|
---------------------
*Репортаж из зоны для смертников был опубликован в #38 за 2000 год, из зоны для иностранцев — в #44 за 2000 год.