здание".
А. И. Солженицын. "Архипелаг ГУЛАГ", ч. 1, гл. VI.
В спецвыпуске "Комсомольской правды" 18 сентября 22-миллионным тиражом были
опубликованы "Посильные соображения" Александра Солженицына о том, "как
обустроить Россию". Выбор издания, по большинству оценок, был не случаен:
вермонтского изгнанника, согласно словам его жены Натальи Солженицыной,
привлекала именно возможность обратиться как бы ко всей России.
Сравнивая "Посильные соображения" 1990 года и "Письмо к вождям" того же
автора 1973 года, наблюдатели отмечают, что если "Письмо" открыло читателям
нового Солженицына, то практически все "посильные соображения" уже были
высказаны в эмигрантской публицистике Солженицына и в "Красном колесе".
Поэтому, вероятнее всего, они и не произвели ожидаемого воздействия на тех,
к кому были обращены.
Однако публичное выступление человека, сыгравшего такую роль в судьбе
России, не могло не вызвать политического резонанса - тем более что уже
несколько лет Солженицын хранил упорное молчание по поводу событий,
происходящих на его родине. Реакцию вождей и общества на солженицынское
послание анализирует парламентский обозреватель "Ъ" МАКСИМ СОКОЛОВ.
В "Письме к вождям Советского Союза" Солженицын призывал распустить
империю, отказаться от непосильных великодержавных амбиций, отказаться от
"мертвой идеологии", допустить частную собственность, возродить крепкое
крестьянское сословие, сосредоточиться на экологических проблемах.
Одна из главных мыслей письма: демократия не такое уж и благо, но отказ от
тоталитаризма в пользу авторитаризма - благо несомненное. Ответом на письмо
была насильственная депортация Солженицына в феврале 1974 года.
Наблюдатели отмечают, что главное в реакции либеральной общественности на
публикацию "Посильных соображений" - успокоение. Либералы обрадовались, не
обнаружив у Солженицына слов в поддержку российского национал-социализма, -
они серьезно опасались этого, памятуя былые привязанности писателя (вроде
одного из идеологов русского нацизма математика Игоря Шафаревича). Но они
же были и огорчены, не увидев в тексте и прямого отмежевания от русских
наци в духе знаменитой фразы из "Архипелага" - "с ВАМИ - мы не русские".
Сами "патриоты" радости, по большинству отзывов, тоже не испытали - слишком
резким в "Посильных соображениях" был отказ от "пространнодержавного
мышления, имперского дурмана", которые, по Солженицыну, суть "при нашем
умирании беззаветная поддержка коммунизма". Этим, по мнению экспертов,
объясняется глухое молчание "патриотов" по поводу послания писателя,
солидарность с которым они прежде всячески стремились подчеркивать.
Широкая публика, на внимание которой, судя по выбору издания, рассчитывал
Солженицын, была в основном слегка шокирована и даже отпугнута вычурным
русским языком писателя - не ясным, классическим языком XIX века и не
современным, а чем-то средним, достаточно тяжелым для чтения.
Но сам характер "посильных соображении", их императивный тон показывают,
что перед нами не столько политическая публицистика, предполагающая широкий
круг читателей, сколько попытка политического действия, что-то вроде
"советов пророка Царю".
В "Посильных соображениях" Александр Исаевич призывает "отрубить в одночас"
траты на военно-идеологический комплекс, "пресечь безоглядные капитальные
вложения в промышленность", "не тянуть взаимное обременение" (республиками
друг друга), "всю номенклатурную бюрократию... кончаем кормить"...
Рядовые читатели вряд ли в состоянии сами осуществить эти рекомендации -
они могут разве что их поддержать. К тому же Солженицын - противник
всеобщих, прямых, равных и тайных выборов, дающих публике возможность
составить правительство из тех, кто пообещает им это сделать. В этом случае
логично предположить, что истинный адресат (как и в 1973 году) - снова
вожди. Или вождь.
Вожди 1973 года - это Брежнев, Суслов, Андропов. Солженицын обратился к ним
с конфиденциальным письмом в сентябре 1973 года и до января 1974 года ждал
ответа. Лишь когда вожди открыли против него откровенно погромную кампанию,
он отдал распоряжение печатать "Письмо", вышедшее за границей.
Российские вожди 1990 года - это Ельцин, Силаев, Хасбулатов. Трудно
предположить, что они принципиально хуже вождей 1973 года, и естественно
было ожидать, что Солженицын будет по отношению к ним по меньшей мере столь
же предупредителен. Ведь сразу взывать к подданным через голову правителей
принято в основном в тех случаях, когда ясно, что правители безнадежны. Или
недоступны.
Однако российских правителей в последнем вряд ли заподозришь: 16 августа
российский премьер Иван Силаев приглашал Солженицына быть его гостем в
любое время и получил отказ. Поставив условием своего приезда широкую
публикацию главных своих трудов в СССР, Солженицын пренебрег возможностью
приватно изложить свои соображения тем же Силаеву и Ельцину.
Объяснение этой неясности, по всей видимости, заключается в том, что, хотя
соображения писателя касаются того, "как обустроить Россию", адресатом
Солженицына, по всей вероятности, является не Ельцин, но Горбачев. Ведь
именно он может объявить, что, как пишет писатель, "три прибалтийские
республики, три закавказские, четыре среднеазиатские, да и Молдавия...
непременно и бесповоротно будут отделены". Именно к нему естественнее всего
обратиться со словами "сегодня президентская власть - никак не лишняя при
обширности нашей страны и обилии ее проблем". Именно Президенту может
прийтись по вкусу проект совещательной Соборной Думы.
В ситуации, когда власть над Россией делится между Ельциным и Горбачевым,
последний, казалось бы, не может не быть благодарен Солженицыну за
готовность косвенно поддержать его своим авторитетом. Тем более что 18
сентября - дата публикации текста, благословляющего учреждение в России
авторитарного строя, - случайно совпала с раздачей ВС СССР проекта
постановления о наделении Горбачева экстраординарными полномочиями. Но 25
сентября, на следующий день после получения этих полномочий, отмежевываясь
от солженицынского монархизма, Горбачев заявил депутатам: "Он весь в
прошлом, прошлая Россия, монархия. Я себя чувствую демократом с
радикальными взглядами".
Однако по мнению наблюдателей, отмежевание Горбачева от предложений
писателя связано не столько с различным отношением к авторитаризму, сколько
с выбором типа авторитаризма.
Для Солженицына, судя по всему, образцом является русская национальная
монархия, близкая к Московскому царству XVII века, симпатией к которому
проникнута его эмигрантская публицистика. Солженицынский "президент" -
всего лишь псевдоним "Царя всея Великия и Малыя и Белыя Руси". Горбачев,
получивший экстраординарные полномочия и пошедший в резкую контратаку
против республиканских суверенитетов, склонен сохранить монархию другого
типа - Российскую наднациональную (на нынешнем языке - интернациональную)
Империю XVIII века "от финских хладных скал до пламенной Колхиды".
Приверженность к такому пониманию Союза ССР Горбачев вновь подтвердил в
своем выступлении на заседании ВС СССР 25 сентября.
А своими советами отделаться от "среднеазиатского подбрюшья" и словами
"Советский Социалистический развалится все равно" вермонтский монархист
явно оказывает 'медвежью услугу союзному Президенту.
Казалось бы, вермонтское послание могло бы укрепить прежде всего позиции
Ельцина, ведь он лидер россиян, к которым, собственно, и обращено послание.
Но и тут оно оказалось не вполне кстати. Дельные и уместные советы о том,
как обустроить духовную и хозяйственную жизнь в России, оказалось возможным
реализовать как раз благодаря отвергаемой Солженицыным "четыреххвостке"
(всеобщему, прямому, равному и тайному избирательному праву) и
парламентаризму. Отказ от этих принципов - в особенности на фоне нынешних
действий союзного руководства - означал бы для Ельцина полный политический
провал.
Прозвучавшее из Вермонта "безоговорочное отвержение слепородной и
злокачественной марксо-ленинской утопии" и призывы "дать простор здоровой
частной инициативе" были бы куда более ценны для того же Ельцина еще
полгода назад. Сейчас они стали общим местом.
И критики и приверженцы Солженицына сходятся в том, что он - большой
писатель и большой политик: то, что "часы коммунизма - свое отбили", в
огромной степени его заслуга. Сегодня большой писатель перестал быть
большим политиком: Россия - в немалой степени благодаря ему - вошла в
новую, буржуазно-демократическую эпоху, а он остался в своей, прежней.
Наблюдатели отмечают, что такая судьба постигла многих других изгнанников,
заслуживающих уважение скорее своей приязнью к изгнавшей их родине, чем
адекватным пониманием ее нынешних проблем.
Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, дважды войти в Россию 70-х,
наверное, тоже невозможно.
Специальное ежемесячное обозрение
---