В Москве проходит IX международная биеннале "Мода и стиль в фотографии-2015". О самых интересных ее выставках рассказывает корреспондент "Власти" Кира Долинина.
Фото: Atelier Robert Doisneau
Фото: 1975 Conde Nast
Фото: Herb Ritts Foundation
Фото: Ministere de la Culture et de la Communication - France/Mediatheque de l’Architecture et du Patrimoi
"Робер Дуано: Красота посведневности"
Ретроспектива Робера Дуано (1912-1994) — идеальный фрагмент фестиваля "Мода и стиль в фотографии". Она про большого художника из учебника по истории фотографии, она про ценность авторских отпечатков (большинство работ на выставке происходит из ателье Дуано), она про моду, которая рождается на улице, и наконец, она про Париж, страсть к которому всегда питал этот фестиваль и его директор Ольга Свиблова. Дуано называли шансонье от фотографии — определение точное, но амбивалентное. Бесхитростное пение/бесхитростная камера — и то и то на поверку оказывается умелой игрой. Голос/глаз улицы — вот что заложено в основу такого искусства. Но голос и глаз должны попадать прямо в цель, в сердце зрителя. Парижские сцены Дуано — это прежде всего эмоция. Удивление, умиление, восторг, нежность, ностальгия. И какая разница, постановочная это сцена или пойманная случайно, если цель достигнута и зритель сражен? Скандальная вплоть до множества судебных разбирательств история с тем, что самая знаменитая фотография Дуано — "Поцелуй у ратуши" (1950) — оказалась постановочной, ничего в ценности самой работы не изменила. Мы ее любим не за это. Да, это не "решающее мгновение" Картье Брессона. Ну так и Дуано не Картье Брессон. Они работали рядом, но там, где Картье Брессон сочиняет рассказ, Дуано ограничивается скетчем, гэгом. Там, где у одного сложнейшая геометрия света и тени, у другого — пастель эмоций. Там, где один играет в документ, другой поет песню о мире, в котором, как говорил Дуано, "мне было бы хорошо, в котором люди были бы дружелюбными, где я мог бы найти нежность, которой я так жажду".
Мультимедиа Арт Музей, до 10 мая
"Альберт Уотсон"
Более 200 обложек Vogue, около 40 обложек журнала Rolling Stone, почетное место в двадцатке самых влиятельных художников в истории фотографии, ролевые игры с самыми знаменитыми моделями из мира моды и кино, отвязанная вседозволенность мэтра. А началась эта история всемирной славы шотландца Альберта Уотсона с гуся. Того самого жидконогого ощипанного гуся, которого держит зачехленный в смокинг Альфред Хичкок на обложке рождественского номера Harper's Bazaar 1973 года. И эта, и большинство последующих фотографий Уотсона из разряда тех, которые, раз увидев, никогда не забудешь. Они постерные, обложечные по сути своей: Мик Джаггер в голове тигра, Кейт Мосс, затянутая в сетку порванной вуали, могучая шея Майка Тайсона, "отрезанная" голова Дэвида Боуи в деревянном ящике, рука обезьяны с пистолетом, Джек Николсон, мультиплицированный в множестве зеркал и в кольцах дыма, и конечно, Стив Джобс на белом фоне, смотрящий прямо в камеру,— фотография, ставшая после смерти ее героя иконой для миллиардов его поклонников. Сам Уотсон говорит, что все дело не в сюжетах, а в уважении к роли света в фотографии. Критики ему верят. Может быть и так. Но тогда в свете Уотсона есть что-то ирреальное, потому что раз за разом создавать портреты, становящиеся иконами для целых поколений,— это дар.
Мультимедиа Арт Музей, с 28 февраля до 10 мая
"Как рождается мода. 100 лет фотографии из архива Conde Nast"
Про то, что такое журнал Vogue в истории культуры XX века, уже как бы все и сказано. И словами дьяволицы в туфлях Prada из популярного фильма, и страницами умных книг по visual study. Это, конечно, ни капельки не журнал мод, как его себе представляли наши бабушки и прабабушки, больше всего чтившие в модных журналах точность изображения новых нарядов, дабы их можно было скопировать. Но это и не энциклопедия женской жизни, как могло бы показаться, если воспринимать все демонстрируемое на страницах журнала как руководство к действию. Vogue как раз об обратном: он о дыхании времени, которое, может быть, обернется практической модой; он о цвете и свете времени; о выражении лиц как отражении эпохи; о том, что кино, изобразительное искусство, фотография — все это некая общая материя для визуального наполнения нашей культуры. Уподобляться дивам со страниц Vogue, конечно, можно. Но дело это, вообще-то, проигрышное. Просто потому, что дыхание времени скопировать невозможно. Его надо поймать и научиться в нем жить. Можно быть "девушкой Cosmo", но нельзя — "женщиной Vogue". Эта выставка — тому доказательство. Она не об именах и звездах. Она о временах и эпохах.
Мультимедиа Арт Музей, с 28 марта до 7 июня
"Херб Ритц: На свету"
Женщины прекрасно знают, что никто их так не поймет, как мужчины-геи. Они — наши самые лучшие "подружки", которым можно поплакаться в том, в чем никому больше и не поплачешься. Почему? Ну это просто — потому что в этих отношениях нет ни зависти, ни секса, чистая дружба. Это же правило работает и в случае с искусством. Никто так не снимает женщин, как режиссер, оператор или фотограф-гей. Их камера женщину не вожделеет, не ласкает, а любит. И за это актрисы и модели готовы идти на любые жертвы. Женщины у Альмодовара или Озона — самые свободные женщины в кино. Херб Ритц снимал многих, ради него раздевались и блистали этим вот отраженным от страсти светом и Джулия Робертс, и Сэнди Кроуфорд, и Кристи Тарлингтон, и Мадонна, и Ким Бейсингер. Стоит сравнить с их же изображениями, снятыми другими фотографами, чтобы увидеть разницу. Или, например, с ню Ритца, но ню мужскими. Которые есть сплошной секс и телесность. Такие вот шутки играет с нами и с нашим искусством сексуальность. Но без этого было бы куда скучнее.
Мультимедиа Арт Музей, с 13 мая до 28 июня
"Феликс и Поль Надары: Традиция и каприз"
"Это был человек лет сорока двух, высокого роста, но уже слегка сутуловатый, подобно кариатидам, которые на своих плечах поддерживают балконы. Крупная львиная голова была украшена копной огненных волос, и он встряхивал ими порой, точно гривой. Круглое лицо, широкие скулы, оттопыренные щетинистые усы и пучки рыжеватых волос на щеках, круглые, близорукие и несколько блуждающие глаза придавали ему сходство с котом. Но его нос был очерчен смелой линией, выражение губ добродушное, а высокий умный лоб изборожден морщинами, как поле, которое никогда не отдыхает. Наконец, сильно развитый торс, крепко посаженный на длинных ногах, мускулистые ловкие руки, решительная походка — все доказывало, что этот европеец — здоровенный малый, которого, говоря языком металлургов, природа "скорее выковала, чем отлила"" — так описал своего друга Феликса Надара (Гаспар-Феликс Турнашон, 1820-1910) Жюль Верн, выведя его в виде журналиста Мишеля Ардана в своих романах "С Земли на Луну" и "Вокруг Луны". Судя по фотографиям, портрет этот очень точный. В мастерстве портретирования великий фантаст не уступал великому фотографу, прозванному Тицианом фотографии. Сара Бернар, Шарль Бодлер, Жорж Санд, Теофиль Готье, Камиль Коро, Клод Моне, Гюстав Доре, актеры, танцовщицы, кокотки, художники, завсегдатаи богемных кафе и даже император Александр III. Архив студии Надара (а дело потом перешло к его сыну, Полю Надару) — это самый полный собирательный портрет Парижа второй половины XIX века. В котором наиклассичнейший Энгр писал портреты с фотографий Надара. В котором успешный фотограф мог быть одновременно и карикатуристом, и романистом, и воздухоплавателем, и исследователем катакомб. В котором все искусства перемешались дружбой и симпатиями, и в фотостудии рождалось слово "импрессионизм", потому что именно Надар предоставил помещение для той самой, первой, судьбоносной, выставки импрессионистов 1874 года. Что в этой безумной жизни Надара было традицией, а что — революционным художественным капризом, сегодня понять не так легко. Но то, что именно такие пламенные безумцы способны сдвинуть горы, безусловно. И тогда для описания их деяний даже не нужен талант фантаста. Даже такого, как Жюль Верн.
Мультимедиа Арт Музей, с 13 марта до 26 июня