Премьера театр
Премьерой спектакля известного греческого режиссера Теодора Терзопулоса по трагедии Еврипида "Вакханки" в Москве открылся электротеатр "Станиславский" — место, хорошо известное театральной публике как Драматический театр им. К. С. Станиславского. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Не в обиду греческому режиссеру и занятым в "Вакханках" актерам будет сказано, но премьера пространства занимала умы и чувства гостей не меньше, если не больше, чем сам спектакль. Здесь и вправду есть на что подивиться — всего за полтора года старый, тесный, неудобный, давно потесненный арендаторами (предприятиями общепита) московский театрик превратился в комплекс разнообразных помещений, каждое из которых, включая гардероб, может, кажется, легко стать и театральной площадкой, и выставочным залом, и учебным классом. От бывшего зрительного зала остался только балкон — объем теперь не делится на привычные места для публики и сценическую коробку, в едином пространстве соотношение сцены и аудитории может меняться так, как вздумается очередному приглашенному режиссеру.
Теодор Терзопулос, считающийся одним из главных в мире специалистов по греческой трагедии, далеко не единственный из знаменитостей международного масштаба, приглашенных новым худруком Борисом Юханановым наполнять репертуар красивого электротеатра. Так что не только уже обнародованные планы театра, но и тот вкус, с которым продуманы и оформлены интерьеры, кажутся невольным вызовом всем изоляционистским тенденциям и посконно-домотканой риторике сегодняшней культурной политики. (Московские власти на всякий случай в последние дни акцентируют, что дорогостоящая реконструкция проведена на внебюджетные средства.) Логотип обновленного театра — лампочка, нитью накаливания в которой служит портрет Станиславского. Так что никак не отвертеться от банальной ассоциации с лучом света, который бьет в надвигающуюся тьму.
Кстати, и в "Вакханках" Еврипида, поставленных Теодором Терзопулосом, несложно вычитать смелое послание сегодняшней России, культура которой оказалась беззащитной перед атаками клерикалов. Впрочем, можно из него и ничего не "вычитывать", поскольку сделан он как формальное упражнение. И здесь опять же интереснее было наблюдать, насколько искренне восприняли метод Терзопулоса актеры, нежели постигать сам метод — эстетика греческого режиссера московским театралам хорошо знакома: он не раз привозил свои спектакли в Москву, работал с Аллой Демидовой, давал мастер-классы, не так давно ставил в петербургском Александринском театре. Так что строгость сценических линий, цветовые и световые контрасты, попытки Терзопулоса достичь экстатической концентрации и особой голосовой выразительности — все это новостью быть не может.
Другое дело, что формальный театр вообще не близок ни большинству русских актеров, ни русской публике. И в том, что Юхананов открыл театр именно таким спектаклем, наверное, заключается внутренняя установка худрука — на ожидания демократического зрителя и показатели билетных продаж не оглядываться. Что касается восприимчивости к формальному языку, то и здесь постижение "Станиславским" способа работы, далекого от нормативов системы Станиславского, заслуживает комплиментов. Да, иногда усилия видны и подчеркнуты, отчего суггестия действа теряется, но зато Теодор Терзопулос обрел уникальную союзницу и протагонистку в лице Елены Морозовой, которая играет в "Вакханках" бога Диониса — коварного искусителя и властного мстителя. В том, как она играет, внятно чувствуется одновременно мощь и подвижность, ей подвластна и неподвижность маски, и "змеиная" изменчивость телесности. Актриса буквально вползает в каждую строчку, обертывается звуками, чтобы в следующую минуту отряхнуться от них. Жрицей исповедуемого Терзопулосом культа она становится едва ли не более истовой, чем верховный жрец — и в награду получает право на личную свободу, даже на юмор, вроде бы здесь запретный.
Что же касается послания, то герои "Вакханок" оказываются ослеплены молодой, агрессивной религией: люди теряют контроль над собой, а женщины, охваченные "вакхическим безумием", способны растерзать собственных детей, приняв их за диких животных,— как это происходит с Агавой (отличная работа Аллы Казаковой), добычей которой по воле Диониса оказывается голова ее сына Пенфея. Как точно кончалась трагедия Еврипида, его потомкам неизвестно. Теодор Терзопулос в конце спектакля сам выходит на сцену — он читает финальные строки на непонятном нам языке, выбрасывает в кулисы нож и накрывает тела убитых красным покрывалом. Выглядит эпилог надуманно и даже чуточку смешно — не потому, что режиссер делает что-то странное, а потому, что в подобный театрально-примирительный финал кровавой драмы верить в наше время все сложнее и сложнее.