«Живые картины»
Полина Барскова
Первая прозаическая книга заметного поэта и филолога живущей в Америке Полины Барсковой сразу воспринимается как часть активно формирующегося сейчас в русской культуре нового "блокадного текста". Барскова пишет о Ленинградской блокаде давно, но вошедшие в "Живые картины" рассказы если не финальная, то очень важная точка в этой работе — попытка войти в чужую оставленность, слиться с ней и заставить ее говорить с нами, на нашем языке, сделать этот недоступный экстремальный опыт — частью нашего. Герои — Яков и Михаил Друскины, Евгений Шварц и Виталий Бианки, работники Эрмитажа, зимующие и вымирающие среди полотен Рембрандта, и другие. На самом деле не все тексты в этой книге о блокаде. Половина ее — очень личные биографические (или условно-биографические) рассказы, скажем так, "про любовь". И это отсутствие разделения здесь принципиально. Барскова пишет так, чтобы интимные драмы становились частью большой истории, а история превращалась в почти физиологическое переживание, и блокада тут — идеальный материал. Идеальный, в частности, в своем бесстыдстве, и бесстыдство — основная характеристика этих текстов, их сила и их слабость. Свое путешествие по "событиям боли" Барскова, при всем своем большом уме и смелости, оставляет нарочито литературным предприятием, инкрустирует страдание сотней тонких цитат и кокетливых оборотов, принимает риторические позы, слишком комфортные в своей мучительности. Это можно делать с живой собой и не стоит с мертвыми другими. И тем не менее в современной русской прозе эта книга — конечно, ощутимое событие.
Издательство Ивана Лимбаха
«Анархия и хаос»
Олег Иванец
У автора этой книги удивительная биография. Молодой историк Олег Иванец перешел в начале 90-х от исследования русского анархизма к действию, став одним из главных активистов и идеологов анархического движения в Самаре. Затем ушел из политики в бизнес, пытался построить предприятие на анархо-синдикалистских основах, потерпел неудачу и столкнулся с бандитами. Те позвали его к себе — обеспечивать теоретическую базу и проводить на практике экспроприацию экспроприаторов. В криминальных структурах он провел несколько лет, затем — до начала 2000-х — сидел, потом работал грузчиком. Теперь Иванец ведет ЖЖ, где отчасти описывает свой опыт, но больше — пытается создать масштабную историю "криминальной революции 90-х". Эта книжка — небольшая часть огромного корпуса его текстов из блога. Читать ее немного странно, это не воспоминания, не историческое исследование, а если публицистика, то тоже очень странного рода, непонятно кому адресованная. В центре книги сюжет о том, как власть создала все условия для появления новой русской мафии, чтобы канализировать энергию недовольства малоимущих классов, не допустить бунта. Принимать или нет эту концепцию — вопрос, но читая книгу Иванца, все время чувствуешь: автор хорошо знает, о чем говорит. Подробная его автобиография, наверное, была бы интереснее, но это, может, в другой раз.
Common place
«Служащие»
Зигфрид Кракауэр
«Орнамент массы»
Зигфрид Кракауэр
Зигфрид Кракауэр, одна из главных фигур гуманитарной мысли межвоенной Германии, у нас известен больше своими поздними работами о кино (и то по-русски они не переиздавались с 70-х). Сейчас вышли сразу две небольшие книжки с его текстами 20-х — 30-х. "Служащие" примечательны прежде всего тем, что Кракауэр чуть ли не первым описывает на примере Берлина 20-х зачатки постиндустриальной экономики. Описание это сейчас читается как немного наивное, но при этом гротескный мир кракауэровских служащих (комичность усиливается старомодным словом) мало отличается от знакомого нам устройства современного городского производства и быта. Разве что этот мир еще свеж, Кракауэр порицает своих героев за страсть к мишуре и самоослеплению, но все же надеется, что они осознают себя новым классом и сдвинут создавший их порядок. Абсолютная узнаваемость этого мира придает книжке какой-то дополнительный горький эффект. "Служащих" хорошо читать в паре с, наверное, самым известным кракауэровским эссе "Орнамент массы". Материал, по сути, тот же, но здесь Кракауэр не вглядывается в детали жизни новых городских жителей — наоборот, описывает их страсть к отождествлению с неразделяемыми на отдельные тела композициями вроде массовых шествий и гимнастических представлений.
Кабинетный ученый
Ad Marginem — Гараж