Сегодня состоится открытие электротеатра «Станиславский» — пережившего за последние полтора года ребрендинг и реконструкцию Московского театра имени Станиславского. Инициатор обоих процессов и художественный руководитель театра БОРИС ЮХАНАНОВ начал разговор с РОМАНОМ ДОЛЖАНСКИМ с рассказа о своей первой премьере в обновленном театре — «Синей птице» по мотивам пьесы Метерлинка.
Фото: Максим Шеметов/ТАСС
— Это априорная работа, то есть каждая мизансцена, каждая деталь должна быть сочинена заранее. Такая работа требует абсолютного расчета, поэтому мы одновременно с ремонтом год репетировали, остановившись на очередном варианте сценической редакции. Это очень хороший тренинг для фантазии, проверка на творческую дисциплину. Сегодня во всем царит аттракцион. Наверное, это фатальный момент для культуры — как только ты пытаешься определить смыслы вне аттракциона, ты оказываешься в состоянии неопределенности. Поэтому важно, с одной стороны, произвести на свет уникальный аттракцион. С другой стороны, нельзя неопределенность выдавать за определенность. Иначе ты порождаешь иллюзии, а они, в свою очередь, могут привести к катастрофе. Это противоречие приходиться брать на душу, и каждый, в страждании собственном, его разрешает.
— Мне кажется, само открытие вашего театра — тоже своего рода аттракцион. Когда вас назначили художественным руководителем театра, это было воспринято многими как парадоксальный ход Сергея Капкова: вы, педагог и экспериментатор, лабораторный человек, пришли в рядовое репертуарное заведение с репутацией, мягко говоря, не самого счастливого для режиссеров места. Сейчас, когда открывается этот театр, не только своим дизайном, но и своей творческой программой буквально кричащий о том, что Россия — Европа, его появление кажется протестом против официальной культурной политики, тяготеющей к лаптям и барабанам…
— Я глубочайшим образом это переживаю во всех нюансах. Но считаю, что время сегодня так устроено, что каждый должен найти вектор в тумане. И мне кажется, что единственным способом высокого лоцманства сегодня как раз и остается верность вектору своей судьбы. Учитывая, что театр действительно уникальное явление, по большому счету не подотчетное ни политике, ни маркетингу, ты должен оставаться верным театру, меняя масштабы деятельности, возможно, сознательно обостряя те его стороны, которые связаны с аттракционом, а не с лабораторией. Иначе сквозь туман нельзя пройти, ты станешь его частью, туман тебя просто растворит, как серная кислота. Лужа серной кислоты — вот что сегодня поджидает, как мне кажется, мятущиеся души. Поэтому в смутные времена мы все, занимающиеся театром, должны оставаться верными корневым особенностям нашего искусства.
— Когда вы перестраивали театр — и архитектурно, и смыслово,— видели ли вы какие-то образцы для подражания, модели устройства? На что должен быть похож новый театр?
— Макета, то есть заранее отработанного, уже существующего где-то примера, не было. А модель была. Я ее называю «театр полноты» — и это выверенный, выстраданный подход к театру. Я совершенно убежден, что театр — это место, где должна произойти сборка всех видов искусства. Это не современное искусство и не постдраматическое искусство, а место, где одно может встретиться с другим, и именно театр дает возможность развернуться, полностью воплотиться всем остальным видам искусства.
— Сейчас уже появились места, где помимо театра показывают кино, проводят социально-политические дискуссии, где открывают книжные магазины и устраивают презентации и выставки…
— Кластерный подход, который вы только что описали, остался уже во вчерашнем дне, по-моему. Культурные центры, может быть, и хороши, но я к созданию еще одного не стремлюсь. У нас речь ни в коем случае не идет о размывании природы искусства, которым мы занимаемся. Речь идет об особого рода подвижной концентрации. Тем более что театр, как все мы знаем, уникален именно своей универсальностью. Не обязательно синтез искусств, не обязательно вагнеровский «гезамткунстверк». Кстати, понятно, что такого рода театр сегодня требует особого решения пространства, особой архитектуры сценической площадки. Объем помещения здесь небольшой, но даже если сюда можно было бы вместить полторы тысячи зрителей, я все равно строил бы зал-трансформер, в котором каждый квадратный сантиметр может стать и сценой, и зрительным залом — в зависимости от конкретного замысла. Здесь была очень неудобная, неглубокая сцена со старым, скрипучим кругом.
— Раз уж вы заговорили о строительстве. Не секрет, что реконструкция проведена в основном на привлеченные вами внебюджетные средства. Не секрет и то, что любая амбициозная творческая программа, предусматривающая, в частности, приглашение именитых зарубежных режиссеров, очень дорого стоит. Что будет, когда кончатся внебюджетные средства?
— Если придется сжиматься, затягивать ремни, искать помощи и страдать вместе с отечеством, то театр просто ужмется до обычной модели. Да, возможно, что придется ужаться в какой-то бедный театр. Но тогда мы сможем развивать те возможности, которые спрятаны в бедном театре.
— Достаточно ли в городе тех зрителей, которым интересно непростое и подчас непонятное искусство, чтобы реализовывать вашу модель театра не в подвале или в лаборатории, а на Тверской улице?
— Художественная прослойка общества невелика. Но с проблемой нужно работать, это вопрос предприимчивости сознания. Я много работал с кино, преподавал, я прекрасно представляю себе, как устроен Бродвей или лондонский Вест-Энд. Я понимаю и что такое предприимчивость подлинно авангардной души. Есть же разные формы и подходы. Я думаю, что нужно снимать оппозиции, нужно искать каждый раз неожиданные решения. Так или иначе, но о двух грезах — о «бульваре» и о Бродвее — точно лучше забыть, они нам несвойственны, и я думаю, никогда не приживутся на отечественной сцене.
— Вас не раз уже спрашивали о ваших взаимоотношениях с труппой. С одной стороны, конфликт с ней становился роковым для многих ваших предшественников. С другой стороны, пока что ваша деятельность — единственный пример мирной трансформации театральной модели. Как вам удалось увлечь людей, вряд ли разделявших до вашего прихода сюда ваши театральные мечты?
— Если и есть внутреннее противоречие, это противоречие между прошлым, настоящим и будущим — то противоречие, которое свойственно государству как таковому, а значит, и театру, накрепко привязанному к державной модели существования. Если же говорить о человеческом факторе, я думаю, что здесь нет внутренней болезни — именно потому, что она оказалась изжита к моменту моего прихода. Видимо, потенциал войны, скандала, конфликта, драматически сказывавшийся на новейшей истории театра, каким-то благословенным образом был израсходован именно в тот момент, когда я здесь появился. Остальное было делом внимания, уважительного отношения, подробного знакомства с каждым актером. Надеюсь, что у меня хватит сил и времени для тщательного и цивилизованного программирования будущего. Думаю, что оно и есть то драгоценное наследие, которое Россия получает от мира. Надо стараться планировать — продуктивно, здраво и в то же время осторожно.
— Сегодня планировать непросто. В чем вы уверены — что точно будет в ближайшее время в «Станиславском»?
— Мы открываемся «Вакханками» в постановке Теодора Терзопулоса. Потом будет трилогия «Синяя птица», о которой мы уже говорили. Еще спектакль Александра Огарева и оперный сериал — шесть опер современных композиторов. Из мастеров мирового театра — Ромео Кастеллуччи и Хайнер Гёббельс. Остальное пока в стадии становления.