Слова
Вся благость столичного северного советского детства размывалась летом на приморском юге, где кроме бабушек, фруктов, ковров, переброшенных через турники, и с до войны задержавшихся голубятен во дворах были "местные" — источник новых тайных знаний и прилагающихся к ним слов. Этот запас (при родителях становившийся неприкосновенным) пополнялся и как бы взрослел год от года, но в отличие от обсценно-скудного юношеского словаря, превращавшего любой предмет в фигню, фигулину и фиговину, южный язык гостевого детства был агрессивно точен и изобретателен. Из носа текла "юшка", на щеке обидой горела "слива", это соседнего района "шобла", завтра снова пойдем на "махач". Свои названия имели и разные "приспособы" — проволочная рогатка в отличие от классической, где камень подбирался под "кожух", стреляла "шпуньками", на боковой поверхности стесанного каблука прижигалось из ватного фильтра "чиркало", соседу в воду забрасывался "карбид", как легко восстановить в памяти его шипение и как невозможно запах. Поощряя всякое рукоделие, промышленность на службе власти массово предлагала штихеля, надфили и лобзики, которыми из фанеры за три пореза вытачивался "самострел". Из чехлов для кубинских сигар собирали "жухи" для запусков за сараем, я и сейчас помню сожженную при неудачном старте рубаху с польским газетным принтом. Такие потери, редкие травмы детства, его ссадины и ожоги, все то, что осталось зарубками на прикладах воспоминаний,— просто выдуманные слова, свидетельства той недолгой эпохи, когда у оружия не было официальных наименований, точнее, мы их еще не знали.