Как победить ученика

Выставка живопись

При жизни их пейзажи были одинаково популярны, но сегодня публика явно отдает предпочтение Каспару Давиду Фридриху, о Юхане Кристиане Клаусене Дале знают немногие. Выставка в Осло пытается восстановить историческую справедливость. В ее существовании специально для "Ъ" усомнился АЛЕКСЕЙ МОКРОУСОВ.

Как ни странно, но парных выставок немца Каспара Давида Фридриха (1774-1840) и норвежца Юхана Кристиана Клаусена Даля (1788-1857) прежде не устраивали, хотя при жизни оба были как братья. В этом союзе русскому зрителю хорошо знакомо первое имя: работы Фридриха ценили в Петербурге, сегодня в Эрмитаже самое большое его собрание за границей — девять картин и шесть рисунков. Благодаря Жуковскому, великие князья покупали работы немецкого автора и себе, и в подарок, что, впрочем, не уберегло художника от нищеты и болезней в старости. Незадолго перед смертью Фридрих даже попросил императора Николая о материальной помощи (та пришла слишком поздно).

Даль же у нас почти не известен, хотя большую часть жизни он прожил не у себя на родине, а в Саксонии, где преподавал и откуда ездил то домой, то в Италию, то во Францию. В Норвегии же его всегда ценили: полотна Даля украшают крупнейшие собрания страны от Осло до Бергена, откуда он родом, для видящего его творчество впервые это всегда большое событие.

Оба считаются классиками ландшафта, выставка в Национальной галерее Осло так и называется "Даль и Фридрих. Романтические пейзажи". Они учились в Королевской академии искусств в Копенгагене, но с разницей в 15 лет: Фридрих был старше. Это не помешало им подружиться после знакомства в Дрездене, где оба одновременно стали профессорами в Академии художеств. Даль даже переехал в тот же дом, где была квартира Фридриха, понятие дрезденской школы пейзажа для ее адептов было почти семейным.

Работы для выставки отбирались из многих музеев, включая швейцарские и американские, но больше всего, конечно, норвежских и немецких собраний (в Дрездене выставку покажут будущей весной). Экспозиция, построенная по принципу "два художника и одна эпоха", кажется несложной по задумке, но даже из минималистской задачи может получиться блестящий ответ.

Немецкий романтизм как пир идей и духа — и норвежская тщательность в проработке ландшафтных деталей. Кажется, сойтись им не проще, чем стихам и прозе, льду и пламени. Но в Национальной галерее сумели показать и доказать: в дистанции порой больше близости, чем в самых пылких объятиях. Фридрих и Даль во многом определили историю романтизма, его расцвет и попытки заглянуть в будущее. Они повлияли и на современников, став их глазами, которыми те какое-то время видели мир. Когда в дневниках Жуковского встречаешь фразу "Два дуба: ландшафт для Фридриха", то понятно, что это не о Фридрихе Великом, а о художнике, который внешне выглядел довольно прозаично.

Поэт удивился облику кумира при личном знакомстве: "Кто знает его туманные картины, в которых изображается природа с одной мрачной ее стороны, и кто по этим картинам вздумает искать в нем задумчивого меланхолика, с бледным лицом, с глазами, наполненными поэтическою мечтательностию, тот ошибется: лицо Фридриха не поразит никого, кто с ним встретится в толпе; это сухощавый, среднего роста человек, белокурый, с белыми бровями, нависшими на глаза... он говорит без красноречия, но с живостию непритворного чувства, особливо когда коснется до любимого его предмета, до природы, с которою он как семьянин; но об ней говорит точно так, как ее изображает, без мечтательности".

Художник не любил реализм, не признавал ценностей Дюссельдорфской школы, в сторону которой посматривал Даль и откуда в итоге вышел наш Шишкин, с этим и связано падение интереса к нему у публики, в отличие от Даля, который до конца дней собирал награды и поклонников.

Сегодня они выглядят как Ибсен и Чехов: реформаторы оба, но у первого все происходит на сцене, важнейшее зритель слышит из уст самих персонажей. А у Антона Павловича самое важное не проговаривается, оно всегда где-то в паузе, в забытой фразе, прячется за кулисой. Даль конкретен и прямодушен, смотрит остро, но видит не больше того, что показывает. Фридрих же всегда думает о чем-то другом, помимо того, что перед ним. Два века спустя за него еще можно домыслить, вообразить — редкое качество для искусства, тем более в эпоху торжества телевизионной прямолинейности и визуальной однозначности.