Главным событием зарубежной части программы фестиваля NET, проходящего при поддержке Фонда Михаила Прохорова, стал спектакль, поставленный одним из самых ярких немецких режиссеров с артистами берлинского "Шаубюне". О том, как классическая комедия Мольера превратилась в актуальнейший сюжет,— АЛЛА ШЕНДЕРОВА.
Лицо Тартюфа до поры скрывают сальные патлы, а татуированное псалмами тело — грязный камзол
Фото: Katrin Ribbe
Фестиваль театр
Текст Мольера Михаэль Тальхаймер, насколько можно судить по бегущей строке перевода, почти не менял. Зато его художник Олаф Альтман поменял пространство: герои спектакля движутся не по горизонтали, из одной кулисы в другую, а больше по вертикали, ссыпаясь сверху вниз, к ногам пройдохи Тартюфа. Впрочем, никаких кулис нет. Вместо обычного занавеса — глухая черная стена, в нее вписан круг, а в круг — золоченый куб (освещение меняет оттенки: от благородной патины до грязной казенной охры). В тесной кубической комнате две прорези по бокам и одно кресло в центре. У кресла завывает мадам Пернель, мамаша Оргона, одетая в черную сутану и белое жабо, она в полном одиночестве читает свои наставления домочадцам. Играющий ее Феликс Ремер коротко стрижен и заметно лысоват, но куда страннее другое: органная музыка, заглушающая его монолог, все больше напоминает зловещий самолетный гул.
Бог знает, что происходит за стенами куба и куда он движется. Поначалу, правда, не движется вовсе: из одной прорези появляется Оргон (Инго Хюльсман), потом брат его жены Клеант (Кай Бартоломойс Шульце). Длинные спутанные волосы обоих и такие же путаные, нервические монологи доказывают: они лишь копии, оригинал — Тартюф. Он выше и мощнее, но голова низко склонена, лицо до поры скрывают сальные патлы, а татуированное псалмами тело — грязный камзол. Он сбросит его, откинет волосы и уставится прямо в зал. Давно знакомый и любимый Москвой актер Ларс Айдингер превосходит самого себя: у него абсолютно жабье лицо и стеклянные глаза, с невероятной наглостью буравящие зрителей,— выдержать этот взгляд трудно. "По тюрьмам милостыню должен я раздать",— бубнит Тартюф, и сомнений не остается: он и сам урка (забавная рифма: криминальный бэкграунд сближает этого Тартюфа с Самозванцем из ленкомовского "Бориса Годунова" Константина Богомолова, также таинственно зомбирующим всех вокруг).
Противостоять Тартюфу герои и не пытаются — ну разве что строптивая служанка Дорина, такая озорная у Мольера и почти трагическая в строгом исполнении Катлен Гавлих. Чередуя мольеровский текст с библейскими цитатами про заблудших овец, она пробует вразумить Марианну (Луиза Вольфрам) — квелую дылду в вечно сползающих гольфах. Та поревет, потом кинется на шею жениху, такому же нелепому Валеру (Тильман Штраус). А куб вдруг двинется куда-то вбок, и пол станет стенкой, а потом потолком.
Наблюдая, как кучка лохматых марионеток с красными глазами и выбеленными лицами мечется по золоченой клетке, то и дело цепляясь за повисшее на стенке кресло и падая к ногам Тартюфа (устоять может только он), зритель почти все время хохочет, хотя пафос спектакля совсем не весел. Кучка необаятельных, растерянных и затерянных в пространстве детей — метафора человечества, окончательно утерявшего чувство верха и низа, добра и зла. "Недотепы",— говорил про таких сто лет назад чеховский Фирс из "Вишневого сада". Вообще, ассоциаций во время виртуозно и красиво сделанного спектакля возникает много: похоже, культурный багаж человечества тоже помещается в этом кубе, но где-то там, в грузовом отсеке, и лучше его не ворошить. Лучше не думать, почему мы стали инфантилами, готовыми, как юный и вечно голодный Дамис (Франц Хартвиг), молиться на кусочек печенья, а если уж и спорить с Тартюфом, то лишь до того момента, пока позорно не намокнут штаны.
Судебного пристава, возвещающего, что дом Оргона теперь принадлежит Тартюфу, актер Урс Юкер изображает маньяком-сладострастником, получающим чувственное удовольствие от чтения приказа о конфискации. А вот счастливый мольеровский финал, в котором мудрый и справедливый король выводит Тартюфа на чистую воду, режиссер упраздняет вовсе. Справедливость и мудрость остались в прошлом — в той системе координат, где были добро и зло, верх и низ. Темнота сгущается, золото чернеет, Дорина сипло читает молитву, гул взлетающего самолета все яснее, и кто за штурвалом — не различить.