Сериал "Чудотворец", якобы разоблачая чудо 1980-х, погружает зрителя в еще большую архаику, чем даже допущение паранормальных явлений в позднем СССР
...Во второй серии "Чудотворца" на экране телевизора мелькает дата — 1988 год; понятно, что все совпадения условны, как и герои; авторы постарались максимально реальность размыть, но совсем уйти от исторической привязки невозможно. И это понятно. Отделить Ставицкого (Кашпировского) и Арбенина (Чумака) от времени невозможно: они — суть порождение перестройки, они неотделимы от периода в истории СССР, когда наружу вырывалась неведомая, неконтролируемая, непривычная сила. Что за сила?.. Это та самая человеческая инициатива, задавленная, перезревшая — и вдруг каким-то чудом вырвавшаяся наружу. Способна ли эта сила творить, выражаясь языком Гете, добро?.. Вряд ли. Тут пока только первозданная голая энергия, стихия — как в последнем фильме Германа — она еще "не знает" ни добра, ни зла. Но она может принести пользу, если люди научатся направлять ее в нужное русло. Это метафора свободы, в которой трудно обращаться, но без которой невозможно ничего.
Кашпировский, Чумак — эти лишь одни из тысяч символов этой разбуженной энергии, как и все эти сеансы, залы, заряженные баночки; с одной стороны, действительно пена, с другой — неизбежная плата за долгую, 70-летнюю дрему индивидуума.
Мы с удивлением опознаем в сериале странное наложение одного времени на другое; вроде бы дело происходит в 88-м, а по стилистике это уже сплошные 1990-е, тотальная барахолка с рэкетирами, разводками, бандитами и т.д. Зачем авторы намеренно "ухудшают", "обедняют" относительно конвенциональный еще 1988 год? Героям не хватает денег, они кому-то должны такую сумму, что вынуждены продавать квартиру — это в 88-м году; в своем ли, так сказать, уме авторы?.. Журналистку грозят уволить, если она не найдет "бомбу", компромат на Ставицкого — в своем ли уме опять же авторы, ведь это еще советская власть, какие "бомбы" и какие увольнения?.. Ставицкий-Кашпировский показан тут уже кооперативным магнатом, человеком из параллельной реальности: у него уже и иномарка, и квартира в центре. Между тем подлинный Кашпировский — как раз плоть от плоти советский человек, встроенный в систему, врач-психотерапевт сборной СССР, руководитель Республиканского центра психотерапии в Киеве.
Все эти трюки и подмены легко объяснить. У нас почти нет сериалов о перестроечном времени, и авторы, беря на себя такую ответственность ("Первый канал"), не могут показать это время "положительным" — таким же, например, "солнечным", как 1960-е. 1980-е, согласно новому мифу,— предтеча распада страны, поэтому это время может быть показано только таким — мрачным и заброшенным, как в фильме; солнечными могут быть только камбэки — возвращения в советское прошлое, где герои — клиенты некоей "лаборатории по изучению паранормальных явлений", которая существовала только в воображении конспирологов. Но эта "лаборатория" нужна авторам для того, чтобы показать, что любой дар возникает только под контролем власти, что в корне противоречит сути появления таких феноменов, как Кашпировский или Чумак.
Собственно, главная задача у авторов этого фильма, как и в сериале "Оттепель",— не человеческая дарма, а обозначение границ свободы, установленных властью. Кино же о 1980-х — это возможно сегодня лишь как "отрицательный пример", поучение о том, "к чему приводит бесконтрольная свобода", когда к власти приходят сотни и тысячи различных магов, которые обещают чудеса, а на самом деле "дурят народ".
Перестройка — время свободы, но вот как странно получается: в современном пересказе от свободы 1980-х ничего не остается, а остается лишь страх и растерянность.
Поразительно, но авторы попадают в собственную ловушку — они вынуждены натягивать на обычный фэнтезийный конфликт "хорошего мага с плохим", "битву белого и черного волшебника" какую-то соцреалистическую этику, уверяя нас со звериной серьезностью, что это еще и "конфликт настоящего художника с проходимцем". Что с советской, равно как и религиозной точки зрения является еще большей ересью, чем допущение в позднем СССР паранормальных явлений. То есть на самом деле авторы невольно ввергают современного зрителя в еще большую архаику, в еще больший миф, чем могла бы представить любая идеология. Как это в одной голове уживается — разоблачение манипуляций и одновременно утверждение еще большей иррациональности, еще большей архаики,— неведомо и самим авторам. Это называется "относительная этика", или гибридная, слово, более понятное сегодня; когда действия или убеждения принято оправдывать любыми доступными средствами, не заботясь уже об элементарных логике и смысле.