Пророк в своей тарелке

Премьера театр

Парижский Театр де ла Виль показывает премьеру спектакля выдающегося итальянского режиссера и художника Ромео Кастеллуччи, совместную продукцию многих европейских фестивалей и театров. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.

Как несложно догадаться по названию спектакля, Ромео Кастеллуччи на сей раз вдохновлялся историей пророка Моисея. Конечно, это не новое увлечение итальянского режиссера — еще в знаменитом цикле "Tragedia Endogonidia" возникала тема пророка. Да и в целом творчество Кастеллуччи, в последние годы превратившегося в ключевую фигуру современного европейского театра, беспрестанно подпитывается библейскими мотивами.

Тем, кто знаком со спектаклями режиссера и художника, не нужно объяснять, что иллюстративного следования книгам Ветхого Завета от спектакля ждать не стоило. Кастеллуччи — не проповедник и не миссионер в обычном понимании этих слов, а исследователь способов воздействия театра на сознание современного человека. Нет в его спектакле ни жестокого фараона, ни Египта, ни еврейского народа, бредущего по пустыне. Не напиши Кастеллуччи на афише имя Моисея в строчке из американского спиричуэла, даже проницательный зритель, боюсь, не догадался бы, какой именно великий сюжет подвиг режиссера на создание этого спектакля. Пожалуй, лишь один — вербальный — намек на истинные истоки замысла есть в спектакле: когда его героиню допрашивают, выясняя, куда делся ее ребенок, она говорит, что оставила его в корзине из тростника на берегу Нила и что о нем еще узнает человечество.

До этого в спектакле уже случается несколько сцен. Вернее, несколько сильнейших эпизодов. В одном из них женщина, запертая в небольшой ванной комнате (натуралистически воспроизведенная комната на огромной сцене театра смотрится крошечной кабинкой), долго и мучительно истекает кровью; в другой мы видим городской мусорный контейнер, из которого доносится плач младенца,— таков, видимо, для Кастеллуччи современный аналог библейской корзины, спрятанной у реки.

Затем мы видим диагностический аппарат — подвижную полку и круглую сканирующую машину с отверстием, в которое должен въехать лежащий больной. Вернее, больная: сегодняшняя Йохаведа, мать Моисея, приходит на медицинское обследование. Оборудование, впрочем, оказывается то ли машиной времени, то ли воротами в другой мир. Но до того как мы это поймем, Кастеллуччи буквально "рисует" на сцене развернутую картину первобытного общества. За скрывающим сцену полупрозрачным занавесом проступают контуры огромной пещеры, населенной приматами — прямоходящими существами с лицами обезьян. Их контуры проявляются постепенно, и под фоновый шум, кажется, буквально сверлящий мозг зрителя, Кастеллуччи играет светом и объемами этого пространства, напоминающего чем-то "библейскую" живопись.

Изобразительная сила сценической картины, явленной на большой сцене Театра де ла Виль, может сама по себе ввести зрителя в транс. Между тем полулюди-полуобезьяны то уничтожают детей, то совокупляются, оставляя сцену только перед тем, как Йохаведа попадает в эту же пещеру прямо из медицинского аппарата — теперь напоминающего уже женский детородный орган, то есть ворота в мир. Прочитать послание Кастеллуччи можно в том смысле, что человечеству сегодня нужен новый пророк, который выведет из рабства и получит с небес обновленные заповеди. Во всяком случае, обезьяно-люди пишут какой-то первобытной грязью на занавесе — SOS. Но надпись вскоре загадочным образом бесследно исчезает.

Может быть и так, что заплутавшим человечеством следует считать тех людей в современных одеждах, что без видимой цели блуждали за занавесом перед началом, пока рассаживались на свои места зрители. Даже если сам Кастеллуччи предлагает рациональные объяснения той или иной своей работе, мощь их обусловлена не концептуальной состоятельностью, а непредсказуемостью, визуальной комбинаторикой, суггестивным воздействием, которое сказывается буквально на подсознании. Начинаясь как частное, натуралистическое воспроизведение реальности, "Go down, Moses" превращается в какое-то демонстративное явление стихии, в предупреждение настолько же грозное, насколько не артикулируемое. Спектакли Ромео Кастеллуччи гораздо важнее пережить, чем объяснить.