Прошедшие на прошлой неделе торги аукционного дома Christie's поставили новые рекорды. Как складывался аукционный бизнес, рассказывает книга Филипа Хука, главу из которой мы публикуем*
Благодаря аукционам искусство давно стало бизнесом
Фото: ddp images / AFP
* Книга Филипа Хука "Завтрак у Sotheby's. Мир искусства от А до Я" выходит в издательстве "Азбука". Перевод с английского В. Ахтырской.
Мне кажется, аукционы предметов искусства — абсолютно уникальный бизнес. Не знаю ни одной глобальной отрасли, в которой царила бы столь очевидная монополия двух конкурирующих компаний. Ни в чем не уступая друг другу, Christie's и Sotheby's соперничают по всему миру и продают картины и скульптуры в Лондоне и Женеве, в Нью-Йорке и Гонконге.
Иногда один аукционный дом заявляет, что чуть-чуть обогнал конкурента, но тут же фортуна улыбается другому. Я отдаю себе отчет в том, как это происходит, потому что побывал сотрудником обоих. Sotheby's был основан в 1744 году, а Christie's — в 1766 году. Успех обоих лондонских аукционных домов зиждется на долгом опыте и основан на простой формуле. "Мы ловим рыбу в мутной воде",— сказал торговец картинами Уильям Бьюкенен в 1824 году, и вот уже три столетия Christie's и Sotheby's продают сокровища, выброшенные на рынок смертью, разводами, долгами и ужасами войны.
Со времен своего основания в XVIII веке вплоть до Второй мировой войны в сфере продажи произведений искусства лидировал Christie's. Sotheby's продавал главным образом книги и не обладал достаточным опытом и репутацией, чтобы соперничать с ним, когда речь шла о торговле крупными художественными коллекциями. В конце XVIII века Christie's выставил на продажу драгоценности мадам Дюбарри, а затем, на протяжении XIX века, распродавал самые значительные коллекции аристократов: герцогов Бэкингема и Гамильтона, Бокклю и Сомерсета, графа Дадли и маркиза Эксетерского. Кроме того, Christie's посчастливилось выставить на торги картины Гейнсборо, Рейнольдса, Ландсира, Россетти, Берн-Джонса и Сарджента.
Когда я впервые пришел на Christie's в 1973 году, там царила чудесная, неповторимо британская атмосфера дилетантизма. Это было совершенно непонятное учреждение: не то закрытый аристократический клуб, не то музей — бастион британского истеблишмента, сотрудников которого отличала одновременно болтливость и сдержанность, надменность и ученость. Он мало напоминал Sotheby's, который лидировал с 50-х годов и выглядел пугающе коммерческим предприятием. Один из директоров Christie's, старый брюзга, втолковал мне, чем, по его мнению, мы отличались от Sotheby's: "Разница между нами и этими торгашами с Бонд-стрит в том, что среди нас нет гомиков!"
Вот до чего успех Sotheby's расстроил старую гвардию Christie's. Справедливости ради, в те дни Питер Уилсон, директор Sotheby's, действительно любил окружать себя красивыми (и одаренными) молодыми людьми. Если вам случалось в ту пору звонить в Sotheby's, то вы помните, что на коммутаторе у них работал необычайно жеманный и манерный телефонист. Как-то раз звонивший попросил к телефону главу экспертного отдела: "Можно Джона Брауна?" — и услышал: "Почему бы и нет, если всем можно всегда сколько угодно, то почему вам нельзя? Соединяю". Но сексуальными предпочтениями различия не исчерпывались: Sotheby's был изобретателен, открыт для всяческих инноваций и умел делать деньги. Уилсону, блестящему, одаренному живым умом и воображением главе аукционного дома, мы в значительной мере обязаны созданием современного рынка предметов искусства.
Так сложилось, что оба лондонских аукциона издавна были оптовыми торговцами. В отношении роскоши и комфорта парижане намного опередили англичан. В 1919 году Жампель сравнивал лондонский Christie's с парижским аукционным домом Жоржа Пети, "который начинает с того, что привлекает клиентов уютом и комфортом, расставив в своей огромной галерее сотни обитых бархатом кресел. Он показывает им картины, подобно ювелиру, извлекающему из футляра сияющую драгоценность. Торги подготавливают тщательнее, нежели премьеру спектакля, даже устилая галерею дорогими коврами". Спустя 40 лет ковры появились и на полу Sotheby's. Случилось это во время распродажи коллекции Якоба Гольдшмидта в 1958 году. Питер Уилсон добился права выставить на торги семь великолепных полотен импрессионистов из этого собрания. Он решил представить их публике на специальном аукционе, не предполагавшем продажи других картин и задуманном как подобие блестящего светского раута, из тех, на которые принято являться в смокинге. Роскошь и утонченность подействовали на всех завораживающе, а картины импрессионистов отныне стали продаваться за рекордную цену. Неожиданно аукционы превратились из коммерческих сделок, интересных разве что искусствоведам, в светские события.
А вот Christie's упрямо придерживался старых традиций. В 70-е годы картины из Австралии, Южной Африки, Канады и других бывших британских доминионов сваливали в кучу и продавали в разделе, именовавшемся "колониальной торговлей". В эту категорию включались и картины американских художников: возникало впечатление, что по крайней мере в зале совета директоров Christie's время остановилось в 1766 году. Сильной стороной аукциона были связи с английскими аристократами, сотрудники Christie's были вхожи во дворцы и замки, на протяжении столетий снабжавшие аукционный дом предметами для продажи. Успех Christie's был основан на отчетливом осознании того, что любой англичанин в глубине души считает искусство чем-то странным, неловким и повергающим в смущение. Оно взывало к чувствам, требовало спорить о вкусах, и, наконец, сами произведения искусства были чьей-то собственностью.
Ну разве не проявление невыносимо дурного тона и не вторжение в личную жизнь владельца — публично высказываться о его собственности? О его картинах? О его винах? Что следующее — его жена? Старая гвардия Christie's в 70-е была последней, в ком воплотился специфически британский идеал дилетантизма. Гольф, крикет и охота считались почтенными занятиями, в которых дозволялось даже слыть знатоком. Искусство же представлялось несколько декадентским. Старая гвардия признавала, что в профессиональной сфере она, конечно, вынуждена слегка соприкасаться с искусством, однако предпочитала убеждать клиентов в том, что она-де относится к исполнению своих не вполне безупречных с точки зрения хорошего вкуса обязанностей с беспечным дилетантизмом. "Принес продать ложки, старина? Само собой, рад помочь. Там у меня в хранилище сидит один тип, так он на них собаку съел. Читает клейма, или как там это называется, лучше меня не спрашивай!" А еще: "Хочешь толкнуть своего Рубенса? Конечно, можешь нам его сбыть. Согласен, от этих толстух просто тошнит. Сейчас вызовем мальца из подвала, и он оценит. Не пугайся, если он для каталога десятистраничное описание накатает. Это чтобы привлечь покупателей, они теперь такое любят".
Таким образом продавца успокаивали, внушая, что он имеет дело с представителем своего круга. Перед Джеймсом Кристи, основавшим аукционный дом в 1766 году, встала та же классовая дилемма. Джозеф Фарингтон записывает в дневнике в сентябре 1810 года: "Лорд Данстенвилл, говоря об аукционисте Кристи, выразил удивление, что человек, обучавшийся в Итоне и даже отличившийся там познаниями в области латыни и древнегреческого, по собственной воле выбрал поприще, на коем ныне и создал себе положение".
Мучительное осознание двойственности этого ремесла не покидало совет директоров Christie's и полтораста лет спустя. В 70-е годы они мучительно долго сопротивлялись затее устроить на Christie's продажи современного искусства. Старая гвардия в тиши зала заседаний совета директоров ухитрялась потешаться даже над Пикассо. За послеобеденным портвейном и бренди они любили вспоминать историю покупателя, который якобы попробовал вывезти из Испании картину Пикассо и был остановлен на границе вежливым таможенником, пресекшим попытку контрабанды на том основании, что это план военных укреплений Мадрида.
Когда мне впервые предстояло отправиться в заграничную командировку по делам аукциона, представитель старой гвардии отвел меня в сторонку и дал совет. "Помни одно,— объявил он,— иностранки ждут, что сигарету им зажжет мужчина". Эта информация угрожающе затаилась в моем сознании бомбой замедленного действия. В Хитроу я купил коробок спичек. Уже в доме клиента, оценивая картины, я все еще нервно крутил его пальцами в кармане. Затем, во время ланча, мне указали место рядом с хозяйкой. Возле ее салфетки я увидел пачку "Мальборо". Боже мой, сейчас, вот-вот, сейчас... На кону стояла честь Christie's — да что там, честь всей Англии.
Это случилось, когда подали кофе. Боковым зрением я заметил, как хозяйка дома потянулась к "Мальборо". Плавным движением я достал из кармана коробок, вынул спичку и зажег. Однако в своем стремлении услужить я нажал слишком сильно, головка спички отлетела, упала мне на колени и подожгла мои штаны. Я кое-как потушил пламя салфеткой, но к этому времени хозяйка уже успела закурить. Я потерпел позорную неудачу.
К следующей заграничной командировке я купил зажигалку, совершив жест — символ преображения, через которое предстояло пройти Christie's, чтобы выжить. И он действительно преобразился, наконец осознав, что иностранцы составляют значительную часть клиентов, и успешно открыв филиалы в Европе и Америке. Чаша весов склонилась в пользу Christie's, и в начале 80-х тучи сгустились уже над Sotheby's. Не хватало талантливых руководителей, которые могли бы его возглавить. Компанию попытались купить двое американцев, господа Свид и Коган, производители ковров. Их фирма носила название "Дженерал Фелт". Старая гвардия, еще остававшаяся к тому времени в Christie's, немало повеселилась, твердя, что такого генерала нет в списке офицерского состава армии. (Игра слов. General Felt: 1. войлочно-фетровые изделия; 2. генерал Фелт.) В конце концов Sotheby's приобрел другой американец, Альфред Таубман.
В 1998 году настала очередь Christie's перейти в чужие руки: подумать только, Christie's купил француз! Так что теперь обоим аукционным домам, приобретенным иностранцами, предстояло в какой-то степени утратить свою неповторимую английскую атмосферу и приобщиться к глобализации XXI века.
"В конце концов, все достается не червям, а аукционистам,— писал Джордж Литтелтон Руперту Харт-Дэвису в 1958 году.— После страхования аукционное дело, разумеется, самый безопасный вариант мошенничества: аукционисты ничем не рискуют, получают проценты от сделок, а заключать их можно бесконечно, учитывая, что одни и те же картины часто продаются снова и снова. А самодовольные-то они какие, точно сами создают шедевры, которыми торгуют". Однако похоже, что в XXI веке аукционные дома действительно создают если не шедевры, то по крайней мере репутации, особенно на рынке современного искусства. Принять произведение начинающего современного художника на вечерние торги, где представлено лучшее,— значит признать его значимость и укрепить позиции его бренда. Точно так же выпуск каталога продаж, целиком посвященного одному художественному течению, например сюрреализму, равносилен его высокой оценке и служит верным признаком его популярности на рынке.
За последние 50 лет рынок предметов искусства кардинальным образом изменился, а вместе с ним и та роль, которую играют в его структуре аукционные дома. Наиболее важным было их превращение из оптовых компаний, по низким ценам продающих целые коллекции розничным торговцам антиквариатом, в могущественные коммерческие структуры, обращающиеся непосредственно к индивидуальному покупателю, последнему звену цепи. В ходе этих изменений, с одной стороны, были потрачены на маркетинг огромные средства, а с другой — хитроумные финансовые механизмы стали использоваться для того, чтобы обеспечить покупку и продажу предметов искусства по все более высоким ценам. Это стало возможным благодаря по-прежнему высочайшему, непревзойденному качеству художественной экспертизы, которую предоставляют Christie's и Sotheby's. Пока оно будет оставаться на этом уровне, я предрекаю их дальнейшее двоецарствие.
Об авторе
Филип Хук — известный английский искусствовед, сотрудник знаменитых аукционных домов Christie's и Sotheby's.
