Гастроли театр
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
На сцене Театра имени Пушкина драматический театр из бельгийского Гента показал в рамках фестиваля "Сезон Станиславского" спектакль "Платонов" по пьесе Чехова в постановке известного фламандского режиссера Люка Персеваля. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Люк Персеваль поставил уже все пьесы Чехова, кроме "Трех сестер". В России посмотрели три его чеховских спектакля, и лучшим, безусловно, был легендарный "Дядя Ваня", приезжавший на фестиваль "Балтийский дом" в Петербург. Эстетика экономного Персеваля, словно насмешливо раздевшего классическую пьесу и превратившего сам священный текст в своего рода прагматичный дайджест, тогда задела и изумила многих. Чехов был освобожден не только от какого-либо быта, но и от всех клише дурно понятого психологизма: актеры почти не меняли фронтальной мизансцены и общались друг с другом почти исключительно через зрительный зал, а текст воспринимался единым потоком, не знающим деления на отдельные сцены. При этом общая конструкция и канва пьесы сохранялись, а герои Чехова, увиденные через насмешливую режиссерскую оптику, сохраняли неподдельный драматизм, и зрители действительно видели перед собой потерянных, выброшенных из жизни людей, сидящих и ждущих неизвестно чего перед лицом немилосердного к ним времени.
Поставленный Персевалем несколько лет спустя "Вишневый сад" (он приезжал в Москву на фестиваль "Сезон Станиславского" — к тому времени имя известного фламандца выучили уже и столичные продюсеры) напоминал по эстетике "Дядю Ваню", но эффект был гораздо слабее. После только что увиденного "Платонова", приглашенного сейчас все тем же "Сезоном Станиславского", можно говорить о том, что режиссер уверился в универсальности ключа, когда-то открывшего "Дядю Ваню".
Люк Персеваль по-прежнему обходится минимумом оформления (художник Филип Буссман) и выразительных средств: единственный объект на пустой сцене — проложенные по диагонали из левого ближнего угла в правый дальний рельсы, по которым перемещается платформа с открытым роялем,— в пьесе Чехова есть ремарка "По просеке, теряющейся вдали, тянется полотно железной дороги". Рояль вместе с пианистом-вокалистом за время спектакля совершает путешествие из одного угла в другой. Перемещение, конечно же, не бытовое, а сугубо метафорическое: рояль вместе с высокими, рваными, пронзительными звуками, которые издает музыкант, словно увозит с собой жизнь — именно между этими рельсами, за спиной пианиста, Платонов в конце спектакля засунет себе в рот ствол ружья.
За полтора часа до этого, в начале представления, герои — многолюдье и многословье ранней, неоконченной чеховской пьесы без названия сведено к необходимым минимумам, иногда два героя превращены в одного и т. д.— несколько минут безмолвно блуждают в сценических сумерках, прежде чем займут требуемую фронтальную мизансцену и устремят взгляд в светящий им в лица из глубины зала прожектор. "Какая скука",— произносит после долгой паузы Платонов, и по большому счету было бы разумно, если бы после этого он сразу пошел стреляться. Хотя нет, конечно, не сразу: зрителям следует разглядеть героев такими, какими видит их Люк Персеваль. А видит он их асоциальными (какие уж там сельские учителя и помещицы с помещиками!), ни к чему не привязанными типами, похожими не то на современных бомжей, не то на помешанных. Кстати, странно, что кто-то даже из просвещенных зрителей видит в подобном ходе какое-то откровение (про тех, кто считает это "оскорблением Чехова", думать вообще не будем) — традиции изображать чеховских героев не медленными скучающими дачниками в белых одеждах, а злыми, надломленными уродами в обносках уже несколько десятилетий.
Выжить в компании людей, постоянно глядящих в одну точку, невозможно. Сначала герои "Платонова" активно кривляются, заставляя усомниться в душевном здоровье некоторых из них, затем постепенно переходят к истерикам — в основном это касается женщин, атакующих Платонова своими претензиями. Статика заставляет актеров использовать шанс любое малейшее движение превратить в событие. В принципе происходящее на сцене мало что добавляет к тому, что становится понятным еще в первые десять минут. Скорее, наоборот: по существу, Люк Персеваль ставит историю о самоубийце — все остальные персонажи нужны лишь для того, чтобы подчеркнуть нарастающее опустошение Платонова. Но актер Берт Луппес настолько самоупоенно изображает ерничающего и бессильного главного героя, что поневоле начинаешь сомневаться в способности столь самодовольного типа что-либо с собой сделать. Впрочем, ружье в его руках все равно воспринимается как освобождение от условностей.