Зеркалом по голове

Новая сцена Александринского театра показала "Теллурию": первый опыт постановки свежего романа Владимира Сорокина предпринял здешний главный режиссер Марат Гацалов

Мария Иванова

Еще только роман Сорокина "Теллурия" вышел из печати, а МХТ уже рапортовал, что завладел правом на театральную версию. Называли и режиссера Константина Богомолова, чья трактовка "Льда" на сцене польского Театра Народовы пришлась писателю по сердцу. Публика гадала, будет ли мхатовская "Теллурия" пастишем на актуальные темы, как "Идеальный муж", или бесстрастным спектаклем-ритуалом, как упомянутая варшавская постановка. Но тут случился конфликт на премьере "Карамазовых", Богомолов уволился из МХТ, а проект закрылся, так и не успев обрасти подробностями. В том, что "Теллурию" быстренько перекупила Александринка, невольно подозреваешь очередную интригу вековечного соперничества ее худрука Валерия Фокина с Олегом Табаковым, хотя не исключено, что это домыслы и единственной причиной сделки была внезапная страсть Марата Гацалова к опусу Сорокина.

Плод страсти, явленный зрителям как раз в положенный срок — прошло девять месяцев, оказался странным и несколько расплывчатым. Казалось бы, фантазмы "Теллурии", в которых поровну литературной игры, сатиры и смелой футурологии — все эти Соединенные Штаты Урала, крестовые полеты против салафитов, живородящие валенки и умная береста, геи-туристы в Сталинграде и наркотрипы от вбивания теллуровых гвоздей в мозг,— взыскуют перфектности. Спектакль Марата Гацалова, напротив, довольно безразличен к зрителю и совсем не борется за его внимание. Дискомфорт и растерянность публики тут входят в стоимость билета.

Обладатель оного попадает в полутемный шатер, рассеченный множеством раскачивающихся прямоугольных зеркал. Стулья расставлены в беспорядке, куда садиться — неясно, куда смотреть — непонятно. Инсценировка Екатерины Бондаренко не только не вытянула пеструю разноголосицу романа в линейный сюжет, но сообщила ей дезориентирующую клочковатость. Актеры, словно черти из табакерки, возникают то в центре игрового пространства, то подают голоса из дальних углов: приходится вертеться на стуле, прислушиваться и приглядываться. Акафист государеву топ-менеджеру, страдания замоскворецкого Гумберта Гумберта, бодрый телерепортаж из Кельна — и далее по списку Сорокина — превращены в короткие актерские выходы, лишенные драматургического развития, обрывающиеся на полуслове и заглушаемые саунд-экзерсисами композитора Владимира Раннева. Кого-то, как несчастного кентавра (Тихон Жизневский), просто не слышно: он бубнит текст себе под нос, кто-то, как принцесса Татьяна (Мария Зимина), начинает хохотать невпопад, безжалостно разрушая сорокинский саспенс.

Гацалов охотно допускает в спектакль фальшивое, бравурное интонирование в провинциальном духе. Больше того, артисты в его "Теллурии" позволяют себе сбиваться, словно не выучили текст, подглядывать в шпаргалки и обмениваться громкими шепотами: "Андрюшка, погоди, через пятнадцать минут все кончится, пойдем домой". Ощущение тотальной неотрепетированности и всепроникающего непрофессионализма дополняет вполне себе безумный реквизит: лошадки из проволочной сетки и костюмы: то нелепые камзолы, достойные тюзовской "Золушки", то офисные пиджаки с чужого плеча и с не оторванными магазинными этикетками.

Разумеется, "Теллурия" Гацалова — не провал провалов, а театральная провокация, своеобразный троллинг. Гацалов смеется над зрительскими ожиданиями, над стремлением одной части публики — уловить сюжет, другой — поймать смешную шутку, политическую аллюзию или многозначительный символ. Псевдосимволические обманки тут раскиданы щедро: начиная от кубиков с портретами Сталина, из которых артисты сооружают нечто вроде пирамиды, заканчивая пляшущими человечками на вспыхивающей под потолком видеоинсталляции. Что это значит? Да ничего. Значащими тут оказываются только лица зрителей, преломленные в зеркалах, да возникающие на видео окна однотипных городских новостроек, из которых эти зрители и пришли.

А еще там, на видео, стоп-кадры из совковых телесериалов, и это хорошая подсказка, разъясняющая замысел режиссера. Гацалов, если угодно, инсценирует медиапространство современной России. Все эти инфернальные голоса с разных сторон — то хорошо поставленные, как у диктора Левитана, то пискляво-заикающиеся, проповедующие духовные скрепы, коммунизм, сталинизм, государство, христианство, сепаратизм, единство или теллур,— страшно узнаваемы. Режиссер создает микрокопию информационного шабаша, многогласого абсурда, захватившего страну сегодня, лезущего каждому невольному зрителю и слушателю в глаза и уши. А заодно выворачивает его изнанку: все это говорит и показывает компания вялых и зевающих актеров, сверяющихся со шпаргалками и считающих минуты до ухода домой.

Вряд ли это поучительное зрелище ждут какие-то цензурные препоны, уж больно вычурным оно оказалось. Проблемы, как ни странно, могут возникнуть с самим Сорокиным, спектакль пока не видевшим. Еще памятен скандал с "Не Гамлетом" Андрея Могучего, в котором использовались тексты сорокинской "Дисморфомании". Сорокину не понравилось, и он не стал молчать: спектакль перешел на полулегальное положение, а вскоре был снят с репертуара. Неизвестно, как отреагирует живой классик на превращение его блестящего текста в подобие информационного шума, а тем более на вставленный в спектакль рискованный аттракцион "Поедание торта в виде головы Владимира Сорокина". Потерять "Теллурию" Гацалова вашему корреспонденту не хочется по одной, сугубо личной причине. Со мной рядом в зале сидел колумнист некоей одиозной пропагандистской газеты, и отдельным удовольствием было смотреть на его лицо, отраженное зеркалами. Гримаса недоумения сменилась сначала выражением злобы, потом обиды. Вот бы им всем устроить культпоход в театр, а в ответ на претензии цитировать уже вовсе не Сорокина: "Неча на зеркало пенять".