Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: Keystone-France/Gamma-Keystone via Getty Images/Fotobank.com
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Фото: AFP / Roger Viollet
Фото: DIOMEDIA / The Art Archive
Фото: Коммерсантъ / Алексей Тарханов / купить фото
Слово "сюрреалистический" мы используем не задумываясь, по поводу и без повода. Все странное и необъяснимое автоматически называется сюрреализмом. Ровно такой охват, широкий донельзя, и задумывал для своего теоретического детища автор первого "Манифеста сюрреализма" Андре Бретон. В этом году манифесту исполняется 90 лет, но крупных торжеств по этому поводу не намечается — просто потому, что сюрреализм и так всегда с нами, а с творчеством самого популярного художника направления, Сальвадора Дали, и так знаком и стар и млад. Ни одно из авангардных движений начала ХХ века не может похвастаться столь глубоким проникновением в повседневный обиход, и ни одно из них не породило такого количества подражателей, желающих доказать свою гениальность, подпустив в картину или фильм чуточку эротического бреда.
Начинался сюрреализм эффектным трюком. В июне 1917 года на сцене маленького театрика в Париже показывали пьесу поэта Гийома Аполлинера "Груди Тиресия". Немногочисленная публика ждала начала представления два часа, уставившись в ослепительно-синий занавес. Наконец он поднялся. На сцену вышла корпулентная женщина с огромным бюстом и расстегнула блузку — груди оказались воздушными шарами, которые стремительно упорхнули под потолок. В пьесе Аполлинера уже были все темы сюрреализма: сексуальность, далекая от буржуазных норм, мистика и ясновидение (Тиресий — прорицатель из древнегреческих мифов), сочетание плоти и искусственных материалов. Сам термин тоже придумал Аполлинер — двумя месяцами ранее он появился в маленьком тексте для программки "Парада", очередной постановки "Русских сезонов" Дягилева (сценарий — Жан Кокто, хореография — Леонид Мясин, декорации — Пабло Пикассо, музыка — Эрик Сати). К тому моменту у Аполлинера было исключительное положение в кругах парижской богемы. Он обожал все новое в искусстве и регулярно писал восторженные обзоры очередных "измов", вылезавших на свет божий из артистического чернозема Парижа. Хотя друзья-художники скептически относились к тому, как Аполлинер описывает их работы, его влияние и поддержка ценились очень высоко.
Смотреть новую пьесу Аполлинера пришел его молодой приятель, психиатр и врач Андре Бретон. Он работал в военном госпитале и каждый день сталкивался с жертвами войны. С собой Бретон прихватил друга по имени Жак Ваш, военного переводчика, денди и англофила. Ваш заявился на премьеру в военной форме и при оружии. В какой-то момент, как вспоминал позже Бретон, Ваш вынул револьвер и приготовился стрелять в горстку зрителей, но Бретону удалось отговорить его от столь решительного шага. Позже Бретон напишет, что стрелять в кого попало на улице — это самое сюрреалистическое действие из возможных. Ваш неплохо рисовал и писал стихи, но его главный вклад в сюрреализм — это дружба с Бретоном, который преклонялся перед круглосуточным абсурдом его жизни. "Жак Ваш — это сюрреализм во мне",— признавался Бретон. Ваш умер в 24 года от передозировки опиума. По мистическому совпадению в том же возрасте приказал долго жить и другой поэт, которого восхваляли сюрреалисты,— Лотреамон, он же Исидор Дюкасс, автор зловещих "Песен Мальдорора" (1869) и фразы "случайная встреча зонтика и швейной машинки на операционном столе". В том же 1917 году друг и коллега Бретона Филипп Супо случайно обнаружил "Песни Мальдорора" в парижском книжном — событие не менее важное, чем пьеса Аполлинера. Бретон и Супо стали неистовыми фанатиками Лотреамона, передав свой энтузиазм десяткам художников и писателей.
Несмотря на все эти события, концепция сюрреализма была сформулирована далеко не сразу. Только в 1924 году Бретон присваивает термин окончательно и выпускает первый "Манифест сюрреализма", документ, благодаря которому появляется одно из самых влиятельных направлений в искусстве ХХ века. Мы привыкли смотреть сюрреализм, а не читать, но в манифесте Бретона речь идет почти исключительно о литературе. Бретон определяет сюрреализм как "психический автоматизм в чистом виде, с помощью которого предполагается выразить — вербально, письменно или любым иным способом — реальную работу мысли". Настоящий сюрреалист пишет "под диктовку мысли, вне контроля разума, вне соображений эстетики и морали". Искусством должно править воображение. Стремление все разложить по полочкам, классифицировать весь мир — губительно для творческого поиска. Бретон вспоминает, как вместе с коллегой и другом Филиппом Супо ставил эксперименты над ранеными в своем госпитале. Он просил их говорить без остановки все, что придет им в голову, и переносил получившиеся тексты на бумагу.
Мечтой Бретона был поток сознания, сопровождаемый так называемым автоматизмом, когда рука без запинки следует за мыслью. Попутно Бретон критикует Достоевского за подробные описания обстоятельств места и времени — "уровень школьника", "пустая трата времени". Снисходительно хвалит Шекспира, достигавшего сюрреальности в "некоторых удачных местах". Превозносит многочисленных друзей-поэтов, большинство ныне накрепко забыто, и лишь пара-тройка — незаслуженно (больше всех жаль Поля Элюара, участника антифашистского Сопротивления: он дружил с СССР и часто издавался здесь, а для многих действительных гениев после 1991 года это удар по репутации). Художникам посвящен один-единственный абзац. Бретон видит сюрреализм во фресках ренессансного художника Паоло Учелло, который как раз-таки занимался строгими научными изысканиями в области геометрической перспективы, а значит, и ненавистного Бретону ограничивающего разума. Из современников он выделяет Матисса, Пикассо, Андре Дерена, Жоржа Брака, дадаистов Марселя Дюшана и Франсиса Пикабиа, Мана Рэя, Макса Эрнста, "особенно близкого нам" Андре Массона. Последний вместе с Анри Мишо представлял собой наиболее полное соответствие изложенной Бретоном программе, делая живопись и графику на пересечении фигуративного искусства и каллиграфического письма. И конечно же, в манифесте упомянут итальянец Джорджо де Кирико, который еще до Первой мировой войны начал делать эталонно сюрреалистические композиции о пустых площадях островных городов Греции, вставляя абсурдистские детали (дым паровоза навсегда застывает в вертикальном положении) и мотивы, которые потом будут эксплуатировать десятки художников — например, манекены. Главным достоинством сюрреалиста по Бретону является талантливый пересказ сновидения. Во сне цепи разума спадают, во сне человек свободен. Конечно, в рассуждениях Бретона не обошлось и без Фрейда, которого основоположник сюрреализма боготворил. Фрейд проложил дорогу в область бессознательного, кипящую лавой иррациональных желаний за фасадом цивилизации, и сюрреалисты были первыми художниками, взявшими открытия венского психолога за основу своей работы.
И все-таки почему именно художники оказались наиболее эффектными выразителями основных идей сюрреализма? Наверное, разгадка — в особенностях нашего восприятия. Мы привыкли к тому, что тексты имеют узнаваемый план, грубо говоря, от завязки к конфликту и развязке, и переломить аристотелевскую эстетику не удалось даже самым литературно одаренным сюрреалистам. Живопись и скульптура дают нам вещи, существующие вне логики повествования, оттого-то и в самой невероятной куче предметов мы готовы сами увидеть смысл — неважно, существовал ли он изначально. К тому же художники-сюрреалисты имели множество предшественников, гениев макабра, в живописи Центральной Европы. Брейгель Старший и Босх уже использовали приемы парадоксальных связок объектов разного происхождения в жутковатые сюжеты на службе христианской морали. Последователи Бретона в искусстве продолжили этот путь на богатом материале современности, где все и так было смешано.
Первая, довольно скромная выставка сюрреалистов состоялась в Париже в 1925 году. С этого момента движение распространялось вглубь и вширь. В 1931-м "зараза" дошла до Америки, пять лет спустя опустилась на чопорный Лондон. Сюрреалисты неустанно нарушали все возможные табу, попутно изобретая все новые и новые способы производства и показа искусства. На Международной выставке сюрреализма в Париже в 1938 году Сальвадор Дали показал одну из первых инсталляций — "Дождливое такси", настоящий автомобиль с двумя манекенами внутри. В салоне шел дождь, по манекенам ползали улитки — в общем, очередной сон о красивой жизни, которая вдруг оборачивается скользким кошмаром. Кстати, к тому моменту отношения Дали и Бретона окончательно испортились. Бретон, как и другие европейские интеллектуалы, ненавидевшие фашизм, стремительно левел и дрейфовал от иррациональности к четкому и деловитому марксизму. Филипп Супо в 1931 году съездил на конференцию писателей в Москву и публично отрекся от сюрреализма, назвав его вслед за набиравшей обороты советской пропагандой свидетельством загнивания Запада. Дали же считал, что марксизм — "последнее дерьмо христианства", и заигрывал с нацистской символикой, не попадая, впрочем, в сети коллаборационистов. Мир все больше делился на темную и светлую стороны, Европа становилась небезопасной, и многие сюрреалисты перебрались в Америку. Там в 1942 году состоялись две выставки, окончательно утвердившие статус сюрреализма как искусства наиболее современного и глубокого. Галерея Пегги Гуггенхайм показывала шедевры из коллекции великой собирательницы, а тематическая выставка "Первые документы сюрреализма" в роскошной бальной зале особняка на Манхеттене давала максимально полное (50 художников из разных стран) представление о движении. Оформлял "Первые документы" Марсель Дюшан. Он поступил радикально: в громадном помещении была развешана паутина из веревки, затруднявшая и передвижение по выставке, и любование картинами. Тем не менее выставка стала метафорой для сюрреализма — Америка попала в его паутину и не выбралась из нее до сих пор. Мэтью Барни, один из самых известных современных художников США, прямо наследует сюрреалистам и свободно заимствует у них идеи и мотивы. Впрочем, Америка не единственная страна, где сюрреализм до сих пор процветает. В России наследники Дали торчат в подземных переходах у ЦДХ, некоторые, поудачливей, выставляются внутри. Ну а самый сюрреалистический роман советского времени, "Мастер и Маргарита", не перестает очаровывать новые поколения школьников.