Прощание интенданта

Фестиваль опера

Афиша Зальцбургского фестиваля держится на трех китах — опере, театре и концертах. Опера приносит больше прибыли, поскольку и стоит дороже остального, театр еще со времен Макса Рейнхардта — традиционное занятие для умных, зато на концерты ходят все.

В этом году и музыкальная, и драматическая программы были связаны со столетием Первой мировой войны, что придавало им хотя бы вид цельности — в отличие от оперы, где упор откровенно сделали на звезд. В рамках нововведения Александра Перейры, цикла "Духовная увертюра", предложили интересное сочетание христианской и мусульманской музыки — как старой, так и современной. Правда, из-за "Увертюры" фестивальный календарь увеличился до 45 дней, что испытывает на прочность возможности слушателей. Спасало качество.

Впервые в истории Зальцбурга Рудольф Бухбиндер исполнил за семь вечеров все 32 сонаты Бетховена. Бухбиндер, у которого осталась армия поклонников с тех времен, когда он ходил в вундеркиндах, не раз играл весь цикл, но впервые его записали для DVD. Подобные монографические циклы не редкость на фестивале: в этом году девять дирижеров и пять оркестров исполнили все симфонии Брукнера. Но широкую публику привлекают скорее имена исполнителей, чем концепты. Овации достались Эсе-Пекке Салонену, исполнившему вместе с Филармоническим оркестром из Лондона программу из "Вальса" Равеля, создававшихся в годы войны Трех пьес для оркестра Берга и "Дон Кихота" Рихарда Штрауса. Песни военных лет — от Бетховена и Шумана до Айвза, Айслера и Пуленка — исполнила Анна Прохазка, ее уникальная программа почти полностью совпадала с ее новым диском "За линией фронта". Аншлаг был и на концерте скрипача и дирижера Томаса Цетмайера и оркестра Camerata Salzburg, явно обретающего сегодня второе дыхание. А что Григорий Соколов вновь соберет полный зал Большого фестивального дворца, не сомневался никто. Шопеновскую программу из Третьей сонаты и десяти мазурок он дополнил полноценным отделением из бисов на 45 минут — среди сыгранного был и вальс Грибоедова, прежде вряд ли звучавший на этой сцене. Критики пишут о магическом воздействии Соколова на публику (японских фанатов наконец-то потеснили дамы в дирндлях), и это правда: из оваций можно было бы составить и четвертое отделение.

Концертную программу, пусть и не так концептуально продуманную, как в годы ответственности за нее Маркуса Хинтерхойзера, критиковали не так самозабвенно, как театральную и тем более оперную. Видимо, меломанство размягчает сердца рецензентов. Но вообще Перейре на прощание пришлось выслушать немало нелестного. Раздражение связано не только с его политикой, но и с досрочным отъездом из Зальцбурга: из-за контракта с "Ла Скала" Перейра не доработал два года, пополнив ряд досрочников в лице Петера Ружички и Юргена Флимма. То, что поначалу выглядело проблемой трудных характеров, постепенно превращается в вопрос о многолетнем президенте фестиваля Хельге Рабль-Штадлер, с которой еще в 1990-е конфликтовал Жерар Мортье. Похоже, дело все же в ней, а не в интендантах.

На следующее утро после завершения фестиваля Александр Перейра уже сидел в своем кабинете в "Ла Скала". Ему предстоит нелегкий год — формально он может оказаться последним в его миланской биографии. После массированной (и, по сути, несправедливой) критики, обрушившейся на него из-за покупки для Милана ряда зальцбургских постановок, Перейра предложил сократить его контракт до одного года, а по результатам работы решить, продлевать его или нет. Увольнение выглядело бы нелепо, ведь во время Всемирной выставки в 2015 году театр собирается работать каждый день, поэтому и потребовалось брать в прокат чужие спектакли: своего репертуара банально не хватает. Можно по-разному относиться к Перейре как человеку, можно спорить с его художественным вкусом, который не кажется идеальным, но отказывать ему в профессионализме на этих основаниях смешно. Причина атак итальянских массмедиа лежит скорее в сфере ревности. Кресло руководителя "Ла Скала" находится на заминированном поле, где театральные интриги перемешаны с многовековой историей, и австрийскому культурному менеджеру на Апеннинах придется с этим считаться. Вся надежда на искусство: оно хоть и бессильно перед фобиями публики с крепко зажмуренными глазами, но всегда утешит любого, в том числе интенданта.