На деревенской окраине Киева немецко-фашистские оккупанты выводят на расстрел советского лейтенанта Семена Лихолая (Владимир Волков). Прежде чем рухнуть с обрыва, пораженный пулей в спину, он успевает обернуться и видит, что стреляла в него прекрасная медсестра Софья Грушко (Нинель Мышкова), его любовь, его спасительница, месяцами прятавшая и выхаживавшая его, раненого, в своем погребе. Такой вот флешбэк из жизни героини, которую мы видим уже в мирной жизни, приемной матерью Веры (Орыся Бурда), Надежды (Елена Аминова) и Любови (Лариса Хоролец), 18 лет назад тоже спасенных ею из разбомбленного родильного дома. Лейтенант в шоке, девочки, перед которыми он — тогда, после казни, спасенный неведомой силой — разоблачит боготворимую мать,— тем более. Но еще в большем шоке должны были быть зрители. Такой сюжетный поворот был для советского кино весьма радикален. Тем более что изначально понятно: у Софьи не только ангельское лицо, но и душа. Золтан Фабри "Пятую печать" (1976) еще не снял: там один из четырех обывателей, поставленных нацистами перед садистским выбором — умереть или избить измученного заключенного,— шел на ужасный поступок ради спасения сирот, которых прятал у себя дома. Мало сказать, что "Софья Грушко", последняя картина Виктора Ивченко (1912-1972), забыта. Забыт и сам Ивченко, один из лучших украинских режиссеров, из фильмов которого на слуху разве что "ЧП: чрезвычайное происшествие" (1958) о советских моряках в чанкайшистском плену. Ивченко, однако, открыл сценой ликвидации львовского гетто в антибандеровской и антиуниатской "Иванне" (1959) тему геноцида евреев в мировом кино. Тогда в мире никто и слова-то такого "холокост" не знал. Забыта и ослепительная — нежная и храбрая, под стать Татьяне Самойловой: только у них двоих лица словно светились, влюбиться можно,— актриса Нинель Мышкова (1926-2003). Жена и звезда семи — от "Здравствуй, Гнат!" (1962) до "Софьи Грушко" — фильмов Ивченко. Их звездный час, конечно, "Гадюка" (1965), один из лучших, если не лучший фильм о гражданской войне, экранизация повести Алексея Толстого, романтическую (самую романтическую в оттепельном революционном кино) героиню которой, юную красную кавалеристку, терзали, унижали и делали убийцей нэпманские рыла из коммуналки. В "Десятом шаге" (1967) — по повести героя Гражданской войны комкора Роберта Эйдемана, расстрелянного вместе с маршалом Тухачевским,— героиню Мышковой доводила не до убийства, а до самоубийства уже не смерть романтики, а сама романтика революции в переизбытке. Точнее говоря, жестокость этой романтики, противопоставляющей чувство долгу, рассекающей семьи. Романтики чекистской, трибунальской, военно-полевой. Похожие фильмы о карательных органах случались — "Жестокость" (1959) Владимира Скуйбина, "По тонкому льду" (1966) Дамира Вятича-Бережных,— случались, но не часто. И вот в "Софье Грушко" Ивченко в третий раз вложил Мышковой в руку пистолет: получилась трилогия о женщине и войне, женщине и насилии, женщине и предательстве. Неважно, что "Софья Грушко" оборачивается в какой-то момент из экзистенциальной драмы не просто историей о разведчиках, но историей местами почти пародийной. Потрясение от плана с женщиной, стреляющей в спину, слишком велико, чтобы притянутое за уши шпионское алиби могло его смягчить. И лекции по гражданской сознательности, которые Софья читает дочерям, забываются. В отличие от такого вот ее диалога с гестаповцем: "Вы замужем? — Была замужем.— Почему: "была"? — Мой муж погиб в Испании.— Хм, любопытно".