В Инженерном корпусе Третьяковки открыта выставка живописи и графики Александра Дейнеки (1899-1969) из собрания Курской картинной галереи. Это десятый региональный музей, который участвует в проекте "Золотая карта России". Хотя вся экспозиция вместилась в один зал, она способна освежить хрестоматийное представление об одном из самых знаменитых советских художников.
Курским музейщикам удалось собрать очень неплохую коллекцию работ своего знаменитого земляка. В основном это вещи, принадлежавшие вдове художника Елене Волковой-Дейнеке, а также его первой жене Серафиме Лычевой. Что-то закупил для музея Минкульт, несколько картин подарил сам художник. В результате получился непредвзятый и нетенденциозный срез дейнековского наследия, в котором представлены работы разного времени и разного, так сказать, назначения. От первых юношеских живописных опытов до малоизвестных произведений 60-х годов, когда, похоже, у художника как будто открылось второе дыхание: аналоги его живописной раскованности в это время можно найти только в западном искусстве. Футболисты, физкультурники, пионеры и безбожники у станка соседствуют с классическими ню, букетами, дачными сценками. И в этом соседстве, как ни странно, нет ничего противоречивого.
Выставка вызывает ощущение, что в отличие от большинства советских живописцев, разделявших в своем творчестве личное и общественное, по-разному писавших "для себя" и "для государства", Дейнека, судя по всему, совершенно не страдал творческим раздвоением. Это доказывает хотя бы удивительный автопортрет 1949 года. Пятидесятилетний маэстро изображает себя эдаким культуристом (говорят, он был неплохим боксером), в трусах и бутсах, за спиной — чистый холст в аскетически обставленной мастерской. В советском искусстве трудно вспомнить другие примеры такого отождествления со своими персонажами.
Если к творчеству Дейнеки и применимо понятие "халтура", то оно как раз больше подходит к вещам интимного характера, сделанным им "для дома, для семьи". Натужные "Мать и сестра" 1954 года — как будто на своих родных художник отрабатывал композицию очередной заказной фрески или мозаики. Но подобная вымученность крайне редка для Дейнеки. Даже самые, казалось бы, казенные сюжеты вроде эскизов росписей кинотеатра в ЦПКиО им. Горького поражают своей живописной грацией. Что касается живописи, то Дейнека, опять же, в отличие от многих своих коллег, вяло дожевывавших Сезанна, представлял мировой мейнстрим своего времени. То есть был очень модным по мировым меркам художником. Как у него это получилось, непонятно: то ли по наитию, то ли потому, что много ездил — в частности, в Италию и Америку, не говоря уж о его увлечении немецким экспрессионизмом. Его имя вполне могло бы стоять в одном ряду с Матиссом и де Кирико, Эдвардом Хоппером и даже с гораздо более молодым Дэвидом Хокни.
Смелые сочетания локальных цветов, отточенные и часто гротескные силуэты, приемы плаката, перенесенные в картину, любовь к современности (весь этот футбол, самолеты, трактора и цеха) — можно сказать, что, родись художник в Америке, его бы наверняка записали в предвестники поп-арта. Но, похоже, признание, сопровождавшее художника при жизни, мешает его посмертной славе. Крупнейшие музеи столетие Дейнеки в 1999 году проигнорировали.
И это понятно. Сегодня он стал неудобным персонажем, поскольку не вписывается ни в версию, согласно которой все лучшее в советском искусстве — это авангард, ни в более консервативные и весьма популярные сегодня представления, согласно которым художник, воспевавший советский тоталитарный строй, по определению не может быть хорошим. Еще как может.
МИЛЕНА Ъ-ОРЛОВА
Лаврушинский пер., 12; до 13 мая.