Историки могут сколь угодно убедительно доказывать неизбежность Первой мировой войны: передел колоний, борьба между "старыми" и "молодыми" империями, незаживающий "восточный вопрос". Все это верно, но, похоже, войны не ждал никто, кроме генштабистов и сочинителей бульварной беллетристики.
Альбер Робида. "Разъезд из оперы в 2000 году" (1882)
Фото: AFP
Кто в здравом уме и трезвой памяти стал бы воспринимать всерьез книги о будущей мировой бойне, опубликованные в "прекрасную эпоху"? Ведь лучшие умы человечества умилялись благолепию, воцарившемуся в Европе,— за исключением Балкан, но, на европейский взгляд, после франко-прусской войны 1870 года это уже Азия.
Читайте бульварщину, рассматривайте комиксы, и вы увидите будущее. Конечно, не в деталях, скорее всего, в кривом зеркале, но, если авторы грошовых книжек в бумажных обложках решили, что мировая война будет, значит, ее не миновать.
Первородство в этом жанре принадлежит милейшему рисовальщику Альберу Робида (1848-1926). Репортер, насмотревшийся на бедствия осады Парижа пруссаками и Коммуны, создал в 1880 году легендарный журнал "Карикатура", где в 1883-м и появились его фантазии на тему "Война в ХХ веке". Вообще, его коньком был юмористический футуризм. Хрестоматийный рисунок Робида изображал "Разъезд из оперы в 2000 году" (1882): меломаны разлетаются по домам на фантастических аппаратах.
На первый взгляд, и его военный цикл — чистой воды ерничество, треп на полпути между Жюлем Верном и Жоржем Мельесом. Что за чушь, право слово: смертельная схватка за мировое господство между — прочие нации к 1915 году впали в старческий маразм — Австралией и Мозамбиком. Увидеть в "удушающем тумане" предчувствие газовых атак никак не получается. Ведь наряду с ним фигурируют "перфораторы" — этакие гигантские штопоры, роющие тоннели в обход неприятеля, и "взрыв резервуаров электричества", вызывающий у жертв приступ эпилепсии.
Но сказка — ложь, да в ней намек. Свою фантазию Робида открыл вполне серьезным рассуждением о том, что старые добрые войны за территории или престолы ушли в прошлое. Грядущая война — продолжение бизнеса другими средствами, это война за рынки, это по большому счету кровопролитные биржевые спекуляции.
Альберу Робида довелось самому увидеть такую войну, пережить гибель одного сына и тяжелые ранения двух других. Под Верденом погиб и полковник Эмиль Огюст Сиприен Дриан (писавший под псевдонимом "Капитан Данри"), второй по популярности — после Луи Буссенара — сочинитель романов о приключениях в колониях. Историки называют его если не параноиком, то паникером. Что проку от того, что в "Войне завтрашнего дня" (1888-1893) он описал германское вторжение во Францию, если в "Роковой войне" (1902-1903) речь шла об английской агрессии, в "Желтом вторжении" (1909) — о китайской, а в "Черном вторжении" (1894) — об африканской. С кем бы ни сражалась Франция, ей непременно пакостили американцы и евреи. Вместе с тем, что касается прикладной футурологии, Данри не было равных. Он не придумывал "перфораторы", а профессионально, по-полковничьи, прогнозировал военное использование уже сделанных открытий: авиации, субмарин, газов.
Самое удивительное, что почти никто из литераторов стран Антанты не видел главного врага в "тевтонах". Разве что гениальный Герберт Уэллс описывал в "Войне в воздухе" (1908) разрушение Нью-Йорка германскими дирижаблями да ирландец Эрскин Чилдерс в "Загадке песков" (1903) обнародовал найденный его героем план немецкого вторжения на Альбион.
Кто же и с кем собирался воевать? Ответ поразителен, но очень характерен для эпохи победоносного колониализма — настолько осознанного, что порой его не отличить от нацизма. Грядущая война в подавляющем большинстве романов — война англо-саксонского мира против низших рас, то есть против остального человечества. Разделение человечества на морлоков и элоев для Уэллса было кошмаром ("Машина времени", 1895), а для Роберта Коула ("Борьба за империю", 1900) — светлой мечтой: "одаренные" должны властвовать над "бездарными" рабами.
Гибели турок, французов и прочих макаронников Коул почти что не заметил: они только путались под ногами у геополитических соперников. Смертельных же врагов у англосаксов было два: "желтая раса" и славяне. Война имела все признаки геноцида, но велась исключительно ради воплощения древней мечты человечества о мире во всем мире.
В романе Стэнли Ватерлоо "Армагеддон" (1898) славяне описывались как "миллионы невежественных, бесполезных, безнадежно погрязших в бедности людей, чья раса, язык и свойства чужды нам". Продемонстрировав на славянах мощь чего-то вроде баллистических ракет, гениальный изобретатель-янки в финале воспевал — как не увидеть здесь предчувствие риторики ядерного века! — оружие, которое превращает любую войну в самоубийство, гарантируя тем самым вечный мир.
В романе Мэтью Шила "Желтая опасность" (1898) правитель Китая, воспылав к британке, обрушивал на Европу 400-миллионую орду китайцев, "обливающихся потом, обезумевших от похоти и жаждущих крови". Утолив на время жажду, узкоглазые унтерменши забывались сном прямо на горах европейских трупов. Британцы отказались от мысли отразить нашествие мощью своего флота из чисто гигиенических соображений: 20 млн китайских трупов в Ламанше вызвали бы экологическую катастрофу. Решение китайской проблемы находил доктор — нет, не Менгеле — Харди. 150 китайцев, привитых им, разносили среди соплеменников бубонную чуму.
Похожим образом спасал белых людей в 1970 году, даже не дожидаясь китайского нападения, изобретатель Лэнингдейл из "Непараллельного вторжения" (1910), увы, Джека Лондона. Всего-то делов: сбросить с самолета на Пекин несколько ампул с коктейлем из бацилл оспы, желтой лихорадки, холеры и бубонной чумы. После чего достаточно установить военно-санитарный контроль по периметру Китая, уничтожая всех, кто пытается выбраться из отравленной страны.
Сэмюэль У. Оделл ("Последняя война, или Триумф английского языка", 1898 год) предлагал испепелить Россию и Китай 1500 "космическими снарядами", оснащенными боеголовками невиданной разрушительной силы и "негасимым огнем". Девять миллионов варваров погибнут, остальные вымрут сами, после того как у них конфискуют земли и запретят им говорить на родных языках.
Осчастливив Землю, герои Коула устремлялись в поисках нового достойного противника на окраины Вселенной. Но убивать инопланетян, попадавшихся им, не составляло труда, то есть было попросту скучно, пока англосаксы не столкнулись с сирианами с планеты Кайрет. Те даже пытались, шалунишки, бомбить Лондон, но в результате были истреблены до последнего.
Если, по Коулу, столицей счастливого человечества станет Лондон, то, по Оделлу, к 2600 году — США, то есть, уже не США, а Соединенные Штаты Мира, состоящие из 185 штатов. Забавно: сейчас ООН объединяет всего на восемь государств больше, а в конце века такое изобилие суверенитетов казалось чем-то из области фантастики.
Главный вывод, который следует из чтения предвоенной фантастики,— жаждали крови и бредили глобальной резней вовсе не китайцы, а как раз цивилизованные нации. Изящно и лаконично выразил этот самоубийственный вектор цивилизации тот же Мэтью Шил в "Пурпурном облаке" (1901). Героя, отправившегося на Северный полюс (первому, кто доберется туда, обещана премия $175 млн), не останавливает проповедь странного священника, сулящего смельчаку ужасную судьбу. Достигнув полюса, он замечает в небесах удивительное пурпурное облако, чувствует персиковый запах, видит на обратном пути мертвых животных и людей, и понимает, что это облако — сама смерть.
Он сам неуязвим. По океану, который бороздят суда с мертвыми экипажами, он добирается до мертвого Лондона. Он — властелин вселенной, но зачем ему эта власть? Он жаждет совершать преступления, но где взять жертв? От нечего делать он сжигает Лондон, затем — Париж, Калькутту, Сан-Франциско. Надеется найти хоть одну живую душу в Китае, но вынужден опять-таки довольствоваться созерцанием горящего Пекина. Лишь в Стамбуле ему везет. Пожар освобождает из подземной камеры под султанским дворцом прекрасную, юную и нагую турчанку. Они могли бы стать новыми Адамом и Евой, но герой не может не повиноваться голосу, твердящему: "Убей, убей и погрязни в пороке".
Похоже, этот голос звучал в мозгу не одного героя Шила, а всей Европы.