В годы, которые еще недавно было принято называть годами реакции,— между первой русской революцией и Первой мировой войной — в России необычайно расцвел разного рода мистицизм. Причем не только среди увлеченных спиритизмом имущих классов, но и веривших в приход конца света в 1912 году крестьян.
Фото: MaryEvans/Eastnews
Фото: MaryEvans/Eastnews
Фото: Коммерсантъ / РГАКФД/Росинформ
"В России запрещены"
Известный в дореволюционной России журналист и писатель Влас Михайлович Дорошевич в 1912 году опубликовал рассказ "Обыватель", который начинался так:
"Сегодня утром был на вечере у Фунтиковых.
Чтобы не возбуждать подозрения у полиции,— вечера теперь устраиваются днем.
Говорили?.. О чем теперь говорят?
Об оккультизме, о майи, о переселении душ, о тайнах загробного миpa.
Никогда не было такого интереса к загробному миру".
И это отнюдь не преувеличение. К тому времени увлечение оккультными знаниями приняло если не повальный, то вполне массовый характер. Причем подобные увлечения, в отличие от прежних времен, перестали считаться странным и даже несколько постыдным занятием. Как с точки зрения верующих, так и с позиций закоренелых материалистов.
Во второй половине XIX века, когда в России впервые начали писать о спиритизме в достаточно серьезных и популярных изданиях, каждая такая статья вызывала едва ли не осуждение общества. А затем правительство ввело строгий запрет на ввоз оккультной литературы, и в 1909 году один из медиумистов, М. Севастьянов, сетовал:
"За границей, в особенности в Париже, существует огромная литература по этому предмету. Но, к сожалению, у нас она далеко не всякому доступна, так как большинство подобных изданий в России запрещены и получение их сопряжено со сложными и скучными формальностями, все же, что попадает на русский книжный рынок, почти всегда лишено интереса или продается за баснословные цены".
Популярную литературу о запрещенном оккультизме Севастьянов считал пустой тратой времени и средств:
"Немалый вред делу изучения оккультизма и его многочисленных разветвлений приносят вздорные книжонки, которые наводняют заграничный рынок и начинают за последнее время появляться и у нас. Эти произведения наглых спекулянтов человеческой глупости своим подчас возмутительно-бессмысленным содержанием только дискредитируют другие сочинения, входящие в рамку "неведомого", и попав случайно в руки уже предубежденного читателя, конечно, еще больше утверждают его во мнении о вздорности спиритуальных наук".
Особенно вредными тот же проповедник оккультизма считал пособия по гипнотизму:
"Не могу не сказать нескольких слов по поводу выходящих у нас разных "руководств" и "курсов" гипнотизма. Не хочу давать здесь их названий, но считаю долгом заметить, что большинство этих сочинений следовало бы изъять из обращения по безусловному вреду, который они приносят! Гипнотизм не игрушки, не безобидная забава; объектом гипнотических экспериментов является человек, вся психика, вся нервная система которого находится во время опыта в руках гипнотизера. Этот последний должен обладать полным знанием теории гипнотического сна, быть вполне знакомым с анатомическим строением человеческого тела и лишь при этих условиях он может приступить к практике, не рискуя нанести здоровью лица, над которыми производится опыт, иногда непоправимый вред. Поэтому сочинение, дающее методы гипнотического воздействия, должно быть насколько возможно полным; автор его обязан предупредить изучающего обо всех случайностях, которые могут встретиться на практике, точно объяснить все приемы, подробнейшим образом указать на способы пробуждения и т. д. Между тем встречавшиеся в продаже брошюрки этим требованиям отнюдь не удовлетворяют. Что может произойти, если кто-нибудь, прочитав подобный шедевр, начнет гипнотизировать да вдобавок нападет на впечатлительного и нервного субъекта — предоставляю судить врачам! Мне лично известны несколько подобных случаев, окончившихся крайне печально".
"Увидеть звонок висящим в воздухе"
Как правило, гуру оккультизма в те годы предпочитали писать и рассказывать о том, что спиритические и прочие опыты проходили под наблюдением всемирно известных ученых. Поэтому каждый, кто хоть раз слышал о знаменитом профессоре, волей-неволей проникался доверием к историям подобного рода. Чаще всего в таких рассказах упоминался выдающийся русский химик профессор Александр Михайлович Бутлеров, который действительно был крайне увлечен спиритизмом и вместе со своими родственниками — известной семьей Аксаковых — посвящал немало времени изучению медиумов и медиумизма.
Но Бутлерова знали и помнили далеко не все даже в России. А вот о профессоре-психиатре Чезаре Ламброзо в те годы слышал и читал каждый более или менее образованный человек. Впрочем, как и читатели бульварной литературы и прессы. Поэтому рассказ, переходивший из одной "спиритуальной" книги в другую, вызывал у читателей вполне объяснимое доверие:
"В 1892 году, в Милане, во время сеанса с известным медиумом Евзапией Паладино стол не только поднялся на воздух всеми четырьмя ножками, но даже продержался в этом положении в течение нескольких секунд, что дало возможность снять с него фотографию. Спешу сообщить иронически улыбающемуся читателю, что на этом сеансе присутствовали кроме профессора Ломброзо (полагаю, достаточно известного и достойного доверия) еще нижеследующие лица: астроном Шиапарелли, профессора Брофферио и Героза, доктора Эмакора и Финчи, доктор Карл дю-Прель из Мюнхена, доктор Шарль Рише из Парижа и русский спиритуалист Аксаков. Контролировали явления, держа медиума за руки и за ноги, Ломброзо и Рише".
Для тех, кому слов оккультного гуру было маловато, приводились собственные слова Ламброзо, почерпнутые, как утверждалось, из газетных статей итальянского профессора о еще одном опыте с медиумом Паладино:
"Виденные нами явления весьма странны: нам удалось при полном освещении убедиться в подъеме стола и наших стульев, причем мы нашли, что усилие, которое потребовалось, чтобы заставить их опуститься, соответствует весу 5-6 килограммов. По просьбе одного из присутствовавших (Г. Кюльфи), который раньше уже видел медиума, внутри стола раздались стуки. Эти стуки (при помощи условного переговора, quasi-спиритического) отвечали совершенно точно и верно на вопросы о возрасте присутствующих, а также о последующих явлениях, действительно в этот вечер происшедших, при помощи якобы какого-то духа. Как только загасили лампу, стуки, раздававшиеся в столе, стали слышнее, а вслед за тем стоявший на небольшом столике, на расстоянии одного метра от Евзапии, колокольчик поднялся на воздух, прозвонил над нашими головами и опустился на стол, за которым мы сидели. Несколько минут спустя тот же колокольчик опустился на кровать, стоявшую в двух метрах от медиума. В то время как слышался звон, доктор Асчензи встал за Евзапией и внезапно зажег спичку, причем ему удалось увидеть звонок висящим в воздухе, а затем падающим на кровать, находившуюся за занавеской. Потом, все еще в темноте, мы услышали движение другого стола и в то время, как доктор Тамбурини и я крепко держали руки медиума, профессор Визиоли почувствовал прикосновение к усам и коленям маленькой и холодной руки".
После таких рассказов впечатлительных людей можно было брать голыми руками. Характерна в этом смысле не столько история Григория Распутина, добравшегося до вершин власти, сколько ставший известным после революции случай с депутатом Государственной думы, а затем министром внутренних дел Протопоповым. Он еще до Первой мировой войны по чьему-то совету отправился к гастролировавшему в Санкт-Петербурге предсказателю с французской фамилией и американским гражданством. Знаток магии очень быстро угадал возраст матери депутата, и Протопопов решил, что нашел ценнейшего человека, способного указать путь в бурном и мутном потоке российской политики. Уже будучи министром, он настаивал, чтобы его провидцу дали разрешение на въезд в Российскую Империю. Но контрразведка доложила, что предсказатель — самый обычный шпион.
"Редкое совпадение"
Простому народу не было никакого дела до страстей в светских салонах и на утренних вечеринках скучающих обывателей. Однако в начале 1912 года волна мистицизма добралась и до них: по деревням и селам стали распространяться слухи о грядущем конце света. При этом указывалась точная дата страшного события.
"В настоящем 1912 году,— писал публицист Федор Федорович Потехин,— Светлое Воскресение св. Пасхи празднуется 25 марта, т. е. в день Благовещения. Два величайших христианских Праздника приходятся, таким образом, в один день. Этим тем более, казалось бы, должна усугубляться радость православных христиан. Но, к сожалению, она преждевременно отравляется смутными ожиданиями чего-то рокового, и тревога распространяется среди простого народа.
Редкое совпадение празднования двух, столь отдаленных друг от друга по времени событий невольно смущает умы. В этом видят плохое предзнаменование и связывают кончину Мира. Как сообщают газеты, ожидание светопреставления 25 марта особенно распространено в Поволжье, причем в подтверждение приводятся такие признаки:
С проведением в жизнь земельного закона восстал брат на брата, отец на сына.
Войны, мор, високосный год, а тут, как на грех, Благовещение приходится на первый день Пасхи...
"До сих пор Благовещение приходилось в первый день Пасхи только два раза, и всякий раз происходило великое событие. В первый раз такой случай был перед сотворением Мира, второй раз — перед всемирным потопом и в третий раз — в нынешнем году — перед кончиной Мира".
Нелепость подобных толкований очевидна".
Хорошо знавший народ Потехин писал о том, что истинная причина возникшей паники имеет простую природу:
"Люди уже настолько исстрадались, что изверились в лучшие времена и во всякого рода непонятных для них происшествиях, совпадениях и даже простых случайностях ищут скрытый смысл и видят предзнаменования о наступлении еще более худшего для себя".
А практиковавший в те годы в своем Психоневрологическом институте академик Бехтерев писал о всплесках разного рода мистицизма во все времена, когда общество подавлялось властью, констатируя:
"В России это проявлялось сектантством, открытием целого ряда мощей с прославлениями новых святых, а в последнее время — быстрым распространением оккультизма и "распутинством", которое питалось одновременно и религиозным мистицизмом, и сексуальной неудовлетворенностью аристократок".