Премьера балет
Фото: Коммерсантъ / Михаил Логвинов
Фото: Коммерсантъ / Михаил Логвинов
На Новой сцене Большого театра состоялась мировая премьера балета "Укрощение строптивой", поставленного Жан-Кристофом Майо на микст из музыки Дмитрия Шостаковича. Отсмотрев две премьеры с двумя разными составами, ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА испытала приступ эйфории.
Этот двухактный спектакль родился не благодаря, а вопреки. Во-первых, Жан-Кристоф Майо, на сегодня лучший хореограф Франции, 20 лет не ставил оригинальных балетов на чужой территории (не исключая Парижскую оперу) — с тех пор как возглавил Балет Монте-Карло. Во-вторых, на пути громоздились горы препятствий, начиная с покушения на Сергея Филина, инициатора проекта, и заканчивая сжатыми сроками постановки. Отдельный сюжет составили нелегкие переговоры с наследниками Шостаковича, из киномузыки которого и соткалась партитура нового балета. "Укрощение строптивой" — сюжет, давно выношенный и прочувствованный, Майо хотел ставить именно на Шостаковича, считая, что у его любимого композитора есть сходство с героиней пьесы: и тот, и другая совсем не такие, какими их видят окружающие. Но все балеты Шостаковича уже имелись в репертуаре Большого; тогда хореограф обратился к кино и обнаружил, что "это уникальная музыка, в ней проявляется вся его (Шостаковича.— "Ъ") гротескная, сатирическая сущность, как будто это свободное дыхание, которого он не мог позволить себе в симфониях". К миксту из музыки к "Оводу", "Одной", "Встречному", "Москве-Черемушкам" и другим фильмам добавились фрагменты "Камерной симфонии"; и под палочкой дирижера Игоря Дронова этот винегрет зазвучал как цельная партитура с весьма неожиданными для русского слуха ассоциациями.
Звуковые параллели часто усугубляли комизм сценических ситуаций лихим попаданием в яблочко. Под знаменитое "Нас утро встречает прохладой" праздновали зарю новой жизни герои балета, радостно отплясывая в честь помолвки сбагренной с рук Катарины. Под забубенные "Сени мои, сени" являлся на собственную свадьбу пьяный в хлам Петруччо. Процитированная Шостаковичем тема революционной песни "Мы жертвою пали в борьбе роковой" окрасила добавочной иронией тяжкий путь измочаленной героини по зимнему лесу к дому Петруччо. Но были и категорические несовпадения: трагический надрыв "Камерной симфонии" показался несоразмерным и не соответствующим статичному "постельному" адажио — последней борьбе самолюбий главных героев на пути к гармоничному сексу.
К Шекспиру французская команда тоже отнеслась без излишнего пиетета, трактуя сюжет его пьесы как извечный поиск "своей половинки". Шекспировской ренессансной Италии не было ни в сценографии Эрнеста Пиньон-Эрнеста, построившего подвижную белоснежную двускатную лестницу и шесть треугольных колонн, способных превращать сцену то в зал палаццо, то в лес, то в интимную спальню; ни у художника по костюмам Огюстена Дола Майо, представившего стильную черно-белую коллекцию с вкраплениями чистых цветов и легким намеком на историзм в виде пышных юбочек или элементов камзолов; ни тем более у самого хореографа, наделившего персонажей современной лексикой и почти бытовыми реакциями, что доставило немало трудностей танцовщикам-классикам, привыкшим утрировать чувства героев и не умеющим даже пройтись по сцене без лишнего пафоса.
Впрочем, и виртуозы Большого поработали над хореографом, спровоцировав на ряд несвойственных ему зрительских радостей вроде большого пируэта, двойных ассамбле и двойных револьтадов. Взаимное восхищение постановщика и артистов переполняет этот ансамблевый балет, пенящийся пластическими пикантностями и переплетенный паутиной деталей — психологически точных и гомерически смешных. Два состава исполнителей (со вторым постановщик поработать толком не успел, что, впрочем, не сказалось на яркости работ) составили галерею неповторимых типажей, каждый из которых достоин отдельного абзаца, а не жалкой фразы. Преуморительный актерски и всемогущий пластически Вячеслав Лопатин (Гремио). Игорь Цвирко, превративший своего Гортензио в потешно-воинственного альфа-самца. Патентованный лирик Большого Семен Чудин, в партии Люченцио создавший пародию на самого себя. Еще один Люченцио — красавчик Артем Овчаренко, изобразивший скованного "ботана" из интеллигентной семьи. Две Бьянки — бойкая Анастасия Сташкевич, уже в первом благостном адажио дающая понять, что в ее "тихом омуте" водятся презлющие черти, и аристократка-недотрога Ольга Смирнова, чья стервозность сполна обнаруживается только в последней сцене. Сильная самоуверенная Катарина Марии Александровой, не укрощенная, но самостоятельно обуздавшая свой нрав. Петруччо Дениса Савина, ироничный и добрый, напускающий свирепую необузданность лишь ради любви.
Но главными героями премьеры и подлинными питомцами Майо стали Владислав Лантратов и Екатерина Крысанова, первые Петруччо и Катарина, показавшие в своих ролях то, чего никто не ждал от этих благополучных премьеров с устойчивыми привычками и определенными амплуа. Зал ахнул, когда ураган в черном облаке плаща из перьев промчался по воздуху из верхней кулисы в нижнюю; никто не узнал лощеного премьера, известного своим самоконтролем даже в роли развратного Красса, в этом сумасшедшем Рогожине со спущенными подтяжками и повадками распаленного бандюгана. И балерину Крысанову никто не видел раньше такой нежно-эротичной, такой свободной пластически и открытой актерски. Эпизод, когда ее героиня, вынырнув из властных рук Петруччо, запечатавшего ей рот поцелуем, вдруг осознает свою женскую природу, буквально "поплыв" всем расслабленным телом от неведомой еще ласки, возглавит список ее достижений — перед ним меркнут все фуэте, которыми славится эта техничная балерина.
"Укрощение строптивой" Жан-Кристофа Майо произвело тот же эффект, что и другая балетная комедия Шостаковича — "Светлый ручей", первый полнометражный балет Алексея Ратманского, поставленный в Большом 11 лет назад: взрыв потрясающих актерских работ и предчувствие новой жизни. Возможно, это самообман, и эйфория удачной премьеры растворится в академических буднях театра, как бывало не раз с постановками современных западных авторов. Однако гендиректор Урин клятвенно обещал не прятать спектакль в запасниках. И, стало быть, испытанным на премьере безудержным оптимизмом можно будет подпитываться не один сезон.