Обозреватель "Огонька" намеревался увидеть "Школу жен", поставленную в "Новой опере" Юрием Любимовым и Владимиром Мартыновым, а обнаружил вместо нее сразу несколько разных и довольно неожиданных произведений
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Петр Кассин / купить фото
Вначале, когда будущую премьеру только-только анонсировали, все выглядело многообещающе. Юрий Петрович Любимов самолично договорился с московским департаментом культуры о заказе на оперу, театр "Новая опера" в результате становился площадкой для мировой оперной премьеры, заведомо резонансной. Поставленный Юрием Любимовым в Большом театре "Князь Игорь", конечно, вызывал массу сомнений, не в последнюю очередь из-за сурово покромсанной партитуры Бородина. Но тут же другое, тут новое произведение, все стадии создания которого великий режиссер контролировал сам. Вдобавок если тебе говорят, что это будет опера по Мольеру и что называться она будет "Школа жен", то по простоте душевной как-то сложно помыслить что-то иное, кроме как оперную адаптацию вполне конкретной мольеровской комедии, которая так и называется, L'ecole des femmes, "Школа жен". Ну и то, что композитором приглашен многолетний любимовский соратник, Владимир Мартынов, тоже выглядело подарком: хоть шутки-розыгрыши-шарады — не совсем очевидная среда для музыки Мартынова, но все равно предвкушать некое ироническое необарокко (ну а что ж это могло быть еще — Мольер, Люлли, то-се) тоже было приятно.
На самом деле ставил оперу режиссер Игорь Ушаков: Юрий Петрович был вынужден отказаться от работы по состоянию здоровья, и на афишах он обозначен как "автор идеи и либретто". Написанное — вернее было бы сказать "скомпилированное" — мэтром либретто включает: а) фрагмент небольшой мольеровской пьесы "Версальский экспромт"; б) кусочек "Мещанина во дворянстве"; в) тексты Козьмы Пруткова ("Спор древних греческих философов об изящном", "Блонды", "Проект о введении единомыслия в России"); в) пару фрагментов из "Кабалы святош" Булгакова. Ну и еще новонаписанные юмористические стихи, довольно неловкие, для хоров, которые призваны все это как-то структурировать. Это все. Но называется опера по-прежнему — "Школа жен", потому что это, дескать, след первоначального замысла. Владимир Мартынов, который в последнее время стал вдохновенно троллить аудиторию уже не по линии "конца времени композиторов", а по общественно-политическим поводам, говорит, что название на самом деле точнее некуда: "Сейчас при всеобщем феминизме и деградации мужского начала практически все — жены". По его словам, Юрий Любимов в работе над оперой был на стороне Мольера, а он, Владимир Иванович Мартынов,— на стороне короля Людовика XIV, причем дальнейшие комментарии композитора ненароком проецировали почтение к великому королю на актуальную политинформацию: мол, и Обама — баба бабой, а наш-то молодцом, кремень-мужик.
Короля в опере ждут на протяжении всего действия, в этом и интрига, позаимствованная из "Версальского экспромта": кошмар, его величество будет уже через полтора часа, а у нас еще пьеса не выучена. И вдобавок актеры устраивают обструкцию режиссеру-Мольеру (Дмитрий Орлов). А потом из-под палки как бы репетируют как бы фрагменты из пресловутой пьесы, которыми и оказываются мало связанные что стилистически, что логически отрывки, перечисленные выше. На эффектное оперное либретто это похоже не больше, чем сценарии "капустных" театральных вечеров или премиальных церемоний.
Монарх, согласно либретто, так и не появляется, к великой досаде Мольера, дающего волю чувствам в монологе, взятом из Булгакова и положенном на плоский опереточно-мюзикловый мотив. После чего сразу же идет изысканнейшая ария с лютней наподобие барочных airs de court, где тот же Мольер поет панегирик королю, которого он только что проклинал. И это, как выясняется, финал оперы. Еще один образчик логики: вот Журден узнает от учителя философии, что разговаривал прозой; тут слушатель аж замирает в предвкушении того, какой остроумный постмодернистский экзерсис композитор устроит из дальнейшего диалога о синтаксисе ("Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви", "От любви смерть мне сулят, прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза", "Смерть ваши прекрасные глаза, прекрасная маркиза, от любви мне сулят" и так далее), но вместо этого диалога Журден вдруг ни с того ни с сего начинает декламировать прутковский "Проект о введении единомыслия".
Видеть в опере намеренно абсурдистскую, "остраненную" конструкцию мешают, в частности, именно эти тонкие намеки на толстые обстоятельства. Изящное стилизаторское упражнение тоже не задалось, потому что партитура Владимира Мартынова целит во всю историю европейской музыки как в копеечку, не всегда соображаясь даже с той неважной драматургической логикой, которая осталась в либретто. Вроде бы самый внушительный и цельный эпизод — "Блонды", но тут, в прутковской пародии на назидательные пьесы из великосветской жизни, композитор стреляет из пушки по воробьям: громоздятся аллюзии и на речитативы Монтеверди и lamento Кавалли, и на возвышенные речи вагнеровских богов, и на веризм, и на Рихарда Штрауса (завершающий эпизод тихий апофеоз заставляет вспомнить "Женщину без тени"). Такой же эффект производят механически-серьезно повторяющиеся по ходу оперы фрагменты, воспроизводящие то Монтеверди, то ранний классицизм даже не Моцарта, а Глюка или Паизиелло, то неоклассицизм Стравинского. На оперу-буфф (а именно ее задумывали создатели "Школы жен") все это мало похоже, но зато один образец ничем не омраченной буффонады в произведении есть — это комический дуэт двух контратеноров на текст прутковского "Спора древних греческих философов".