В ГТГ на Крымском открылась большая ретроспектива Дмитрия Александровича Пригова, которая не столько открывает для нас Дмитрия Александровича, сколько закрывает
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
Выставка в Третьяковке одного из столпов московского концептуализма планировалась очень давно — еще при жизни Дмитрия Александровича (именно так называл себя этот художник, ставший персонажем и полностью превратившийся в собственный проект). Пригов всегда метил в сердце русской Большой Культуры, делал из себя статую "главного художника", человека если не Возрождения, то заката точно. Два года назад прошла большая выставка в Эрмитаже, там же открылся постоянный зал Пригова. ГТГ — логичный следующий шаг канонизации. Лучше бы, конечно, в Лаврушинском — среди Суриковых и Шишкиных, картины которых Дмитрий Александрович любил препарировать-совершенствовать. Но и на Крымском хорошо. Недалеко Малевич — еще один грандиозарь, ставший для Пригова любимым комическим персонажем.
Из серии "Скважины", 1974 год
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
Здесь представлены, насколько это возможно, все грани работы Пригова как художника. Его ранняя, еще доконцептуальная сюрреалистическая графика. Остроумные бумажные перевертыши — своего рода плоские кинетические скульптуры, в которых движение происходит не столько на физическом, сколько на уровне значений: высокие слова и советский бюрократический язык постоянно переходят в друг друга. Банки, наполненные отвергнутыми стихами. Графика поверх репродукций русской классики — так называемые "страдающие картины". Бесчисленные иерархии и таксономии, упорядочивающие хаос культуры и мира до строгой бессмыслицы. Записи приговских перформансов. Проекты сцен-инсталляций, предполагающих постановки какого-то ужасного сакрально-бессмысленного ритуала. Их сотни, но несколько инсталляций тут даже построено. Впрочем, превращаясь в физические объекты, они тревожат гораздо меньше. И еще много всего.
При всем разнообразии медиумов мир Пригова-художника — очень монолитный. Его пронизывает ряд образов, мифологем, фантазмов — всевидящее око, матовое яйцо, сияющие в небе буквы, скважины в неизвестное, чудовища всех мастей и, наоборот, персонажи, воплощающие ничтожность (серия инсталляций "Для бедной уборщицы"), всеобъемлющие слова — "Бог", "Ничто", "Истина" — и столь же монументальные имена творцов — "Малевич", "Пушкин", "Сталин", опустошенные лозунги и протекающая сквозь них кровь реальности.
Из серии "Фантомные инсталляции", 1993-2006 годы
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
Если разброс увлечений литератора Дмитрия Александровича Пригова был очень велик — или, точнее, сам проект "Дмитрий Александрович" конструировался на материале многих тем, сфер культуры и социальной жизни, то как художника его интересовала прежде всего одна довольно простая вещь — трансценденция. Буквально — непрерывный переход, форсирование границы между знакомым миром и чем-то по другую его сторону. Тем, что смотрит на нас, повелевает и отваживает, заклинает нас лозунгами, пугает этих лозунгов иллюзорностью, превращает в монстров. Маниакально описывая механику этой трансценденции, превращая непрерывное обращение к божественному/чудовищному в рутинный ритуал наподобие пионерских обрядов, Пригов пытался это страшное заклясть, приручить.
Нельзя сказать, что он верил в него. Не в том смысле, что был атеистом или агностиком, просто это не совсем правильный вопрос. Скорее, чувствовал запредельное как некую дискурсивную необходимость, обязательную часть своего всеобъемлющего проекта. В той постановке тревоги, медитации на границу, что охватывает почти всю его графику и инсталляции, есть на самом деле огромный комфорт. Можно бесконечно простукивать яйцо, опускать глаза перед таинственным властным взором, читать бессмысленно-величавые небесные письмена. Повторяемость, сериальность этих событий изымает из них трепет. Остается хобби — как наблюдение за птицами или собирание ракушек. Культивируемый Дмитрием Александровичем страх оборачивался чувством абсолютной защищенности, независимости от всего, что находится за границами игры. Это есть, но "это нас не кусается" (как говорили персонажи "Распада атома" Георгия Иванова).
Композиция "КМНЬ" (КАМЕНЬ)
Фото: пресс-служба Третьяковской галереи
В том архивном преломлении, что волей-неволей возникает в Третьяковке, приговский уютный ужас вызывает раздражение пополам с ностальгией. Бумага больше не становится плотью, а плоть — бумагой. Ритуал потерял свою действенность. Однако миф этот слишком тотален, чтобы его руины можно было бы использовать для чего-то нового. Проект выглядит абсолютно закрытым, и от этого действительно грустно.
ГТГ на Крымском Валу, до 9 ноября