«Дирижабли»
Автор Алексей Парщиков
Издатель Время
Фото: Юрий Витриоль
В середине 1980-х, когда советская неподцензурная поэзия стала пробиваться к относительно широкому читателю, Алексей Парщиков был одним из самых заметных авторов этой волны — главной фигурой немного выдуманного течения метареалистов. Метареализм считался тогда наиболее весомым конкурентом концептуализма в новой русской поэзии: вместо установки на тотальную иронию, сомнение в возможности какого-либо положительного высказывания он предлагал поиски крайне сложного языка, гипертрофированно метафорического, ускользающего и именно от этого — как казалось — максимального адекватного лихорадочно трансформирующемуся миру. Собственно тексты Парщикова 80-х и были главным основанием для критического конструкта метареализма. Сам поэт работал еще долгие годы, менялся, но в восприятии читателей он оказался прочно привязан к архивному восприятию: к роли антагонистического симбионта Д.А. Пригова, к образу учителя возвышенного и туманного многословия, остроумной и кокетливой пифии.
После смерти Парщикова (он умер в 2009 году в Кельне) уже выходило одно избранное, но книга "Дирижабли" — первое более или менее полное собрание, соблюдающее, насколько возможно, хронологический порядок. И, наверное, первая возможность отстраненно взглянуть на корпус его текстов. Парадоксальным образом попытка освободить стихи Парщикова от современной им критической, манифестационной тактики лишь глубже погружает их в историю (то есть бывшую современность). Проще говоря, освобождаясь от литературной полемики своего времени, его тексты обнаруживают гораздо более отчетливую этому времени принадлежность, чем всегда казалось.
Поиски нового поэтического субъекта, для которого восприятие мира будет не романтическим взглядом взволнованного наблюдателя, а процессом, переламывающим само устройство организма, задействующим и открывающим новые органы чувств. Попытки обнаружить некую странную поэтическую физику — новые законы, адекватные новому ощущению истории. Затея скрестить в величественного монстра гуманитарные и научные языки, соединить восприятие оптимистического советского юноши и отчаявшегося человека подполья; небрезгливая открытость неуместным словам и неловким ощущениям. Все эти важнейшие особенности парщиковского письма, сам строй его речи сейчас кажутся порождением перестроечного времени и ранних 90-х, их надежд и их грязновато-чарующего стиля. Эти стихи по-прежнему можно воспринимать как историю личного историософского поиска, страстного алхимического созидания, предпринятого диковинным набором средств, как перечень интеллектуальных открытий — одновременно хитроумных и немного наивных. Но, кажется, не в космичности, а именно во вскрывшейся спустя годы укорененности во времени, сентиментальном свидетельстве о нем — огромная часть их обаяния.