В Центральном выставочном зале Санкт-Петербурга "Манеж" проходит выставка "Русская живопись первой половины ХХ века из частных собраний", посвященная памяти петербургского коллекционера Соломона Шустера (1934-1995).
Для коллекционера устройство выставки из собственного собрания событие не менее значительное, чем персональная выставка для художника. Далеко не всегда она случается при жизни. Соломон Шустер, чье имя знали все мало-мальски интересующиеся русским искусством начала ХХ века, тоже предполагал когда-нибудь показать лучшее из собранного. Он ушел из жизни неожиданно — накануне смерти его видели на многолюдном вернисаже "Берлин--Москва".
Шустер был совершенно несовременным персонажем буквально во всем — начиная от ветхозаветного имени Соломон и кончая неизменной артистической бабочкой. Он выглядел настоящим патриархом, хотя был совсем еще не старым человеком. Живя в советском Ленинграде, он сумел остаться человеком петербургской культуры. По общему мнению, Шустер был последним связующим звеном между канувшей в небытие эпохой возвышенной любви к прекрасному и откровенной прагматичностью эпохи нынешней. С его уходом претендентов на эту роль не осталось.
Ко всему прочему Соломон Шустер принадлежал к реликтовому виду коллекционеров-знатоков. Своей потрясающей эрудицией он был обязан урокам, которые преподали ему старые петербургские собиратели-знатоки, начиная с его собственного отца — архитектора, известного коллекционера западноевропейского искусства, подарившего в 70-х годах значительную часть своего уникального собрания Эрмитажу. Никогда не располагавший большими деньгами (он состоял режиссером в штате киностудии "Ленфильм"), Шустер из года в год пополнял коллекцию. Впрочем, в пятидесятых и даже в семидесятых годах вещи стоили сравнительно недорого. А интересовавшие его художники зачастую дешево. Охотились за вновь вошедшим в моду "Миром искусства", а претендентов на "Голубую розу", "Бубновый валет", "Четыре искусства" или "Маковца" было совсем немного. К тому же главной формой взаиморасчетов между коллекционерами оставалась уникальная советская система обменов. "В послесталинское время, — вспоминал Соломон Абрамович, — при средней месячной зарплате в тысячу рублей хорошую живопись можно было приобрести по 100-300 рублей. Натюрморт Михаила Ларионова (впоследствии оказавшийся работой Наталии Гончаровой) в течение полугода продавался в питерской комиссионке за 250 рублей. А двухметровое полотно Аристарха Лентулова в течение года не могли продать за полторы тысячи".
Надо отдать Шустеру должное: он всегда любил собственно вещи, а не их рыночную стоимость. В его собрании камерных, неброских вещей оказалось несравненно больше, чем капитальных полотен типа монументального "Мир, торжество, освобождение" Аристарха Лентулова, хрестоматийных бубнововалетовских "Натурщиц в мастерской" Ивана Машкова, написанного им же в 1908 году "Натюрморта с фруктами" или большой декоративной "Балерины" Игнатия Нивинского, прославившегося как художник вахтанговской "Принцессы Турандот".
Можно считать, что Шустеру во многом повезло. Начав собирать совсем юным, он успел застать в живых многих отечественных классиков, их вдов, учеников и друзей. Он был знаком с Павлом Кузнецовым, Мартиросом Сарьяном, Робертом Фальком и Натаном Альтманом. Его наставниками были художники и коллекционеры (иногда совмещавшие в своем лице то и другое, как Георгий Верейский, о котором начинающий режиссер Шустер даже снял документальный фильм). Все они пережили первый русский авангард и годы борьбы с любыми проявлениями формализма в искусстве. Именно официально осужденная живопись и стала предметом интереса ленинградца Шустера и москвича Костаки. Конкуренции с Георгием Костаки, с которым, несмотря на разницу в возрасте, его связывала дружба, у Шустера практически не было. И не только благодаря несравненно большим финансовыми возможностями первого. Их вкусы существенно отличались: романтик Шустер явно тяготел к фигуративной живописи, любил и понимал Восток, а Костаки увлеченно собирал беспредметное искусство и иконы. Поэтому Шустер легко расстался с работой Василия Кандинского, получив в обмен написанный Нико Пиросмани "Портрет Ильи Зданевича". Сходились они только в любви к Марку Шагалу.
Шустер часто признавался, что особенно любит портреты и вообще вещи биографические, имеющие особый смысл для него одного, и даже в последние годы позволял себе покупать то, что нравилось, а не то, что оправдывалось коммерчески. Соломон Шустер доверял только своему глазу (недаром ему так нравилась фраза: "Несмотря на подпись, вещь подлинная"), знаниям и поразительной памяти. Это позволяло ему постоянно делать собственные открытия. Только Шустер мог опознать в зачисленном знаменитой комиссионкой на Смоленской в разряд неликвида "Портрете неизвестного" (считавшегося согласно экспертизе Третьяковки "работой неизвестного художника ХХ века") "Портрет Василия Шухаева", написанный его другом Александром Яковлевым.
"Коллекционерская деятельность в определенном смысле есть проявление самостоятельности и возможности выбора в условиях унифицированного существования" — так, несколько витиевато, сформулировал Шустер суть страсти, которой был одержим. Сегодня, когда "белых пятен" в отечественном искусстве первой половины ХХ века уже не осталось и большинство художников заняли принадлежащее им по праву место, когда сенсационные тематические и монографические выставки (на каждой из которых неизменно присутствовали вещи из собрания Соломона Шустера) остались позади, зрителя трудно поразить. На это организаторы экспозиции в петербургском "Манеже" и не рассчитывали. Те, для кого Соломон Шустер представляется легендой отечественного коллекционирования, возможно, будут несколько разочарованы тем, что выставка не изобилует броскими работами. Но не эффектность, а собственно живопись так ценил сам собиратель в искусстве любимых им художников.
НАТАЛЬЯ Ъ-СЕМЕНОВА
Выставка открыта до 22 декабря. Санкт-Петербург, Исаакиевская пл., д. 1.