В лондонской Национальной галерее открыта выставка "Пейзажи Рубенса". Она проходит в рамках серии экспозиций, уже давно затеянных в музее и объединенных общим названием "Создание и смысл". Обычно эти выставки, посвященные одной теме или одному произведению, ограничивались лишь собранием Национальной галереи и, будучи относительно дешевыми, являлись великолепным образцом просветительской музейной деятельности. Экспозиция "Пейзажи Рубенса" и по величине (занимает семь залов), и по количеству произведений, и по их происхождению — из других музеев Англии, из Нью-Йорка, Бостона, Петербурга, Берлина, Кельна и Мадрида — превосходит предыдущие. Недаром эта выставка была отмечена специальным грантом бельгийского правительства размером сто тысяч фунтов стерлингов за изучение и популяризацию фламандского искусства.
Тяга к живописному, к тому, что в английском языке определяется словом picturesque, стала одной из основных черт британского сознания. Английские сады до сих пор являются образцом для подражания всей Европы, несмотря на то что природа Англии на первый взгляд гораздо скромнее средиземноморской. Само понятие английского парка подразумевает природную живописность в отличие от несколько скучноватой "французской" регулярности. Это характерное для англичан обожание природы и природности можно рассматривать как некое свидетельство закомплексованности. Для итальянцев окружающие их холмы и долины сами по себе столь живописны, что вполне удовлетворяют их тягу к прекрасной натуре. Для того чтобы получить эту прекрасность, англичанину надо приложить определенные усилия: только в результате культурной обработки природа обретает естественность, на юге присущую ей изначально.
Внимание, уделяемое в британской литературе садовым работам, сравнимо лишь с тщательностью описания ухода за гостиной и столовой. Садовник и дворецкий — обязательные фигуры любого бытописательного английского романа. Дом и сад — это культурные мифологемы, на которых держится все британское мироздание. Английский сад всегда тяготеет к естественности, к тому, что определяется латинским термином natura naturata в отличие от natura naturalis, т.е. "природа оприроденная" в отличие от "природы природствующей". "Природа оприроденная" подразумевает разумную естественность, организованную человеком с наивозможной ненавязчивостью, и идеалом ее является английский парк или пейзажная живопись, так как любой пейзаж является не дикой выходкой органической случайности, а художественной интерпретацией.
Любовь англичан к саду и садоводству естественно выразилась в расцвете английской пейзажной живописи. Портрет и пейзаж (и портрет на фоне пейзажа) — два самых типичных британских жанра. Именно в Англии собрана лучшая коллекция пейзажей Рубенса, и поэтому именно Национальная галерея устроила подобную выставку и отхватила грант бельгийского правительства. Тот факт, что англичане были и остались главными поклонниками таланта Рубенса-пейзажиста, всячески подчеркивается устроителями и организаторами выставки. Экспозицию закрывают пейзажи Гейнсборо и Констебла, тем самым несколько англицизируя фламандского гения.
В восприятии публики великий Рубенс очень мало ассоциируется с пейзажной живописью. В основном все помнят бурные мифологические сцены с полногрудыми славами и ражими героями и библейские сюжеты с красочными толпами. Рубенс ассоциируется с красноречием, пышностью, здоровьем и избыточностью, со всем тем, что принято считать подлинно фламандским чувством жизни. На самом деле мало в истории живописи мастеров столь тонких, интеллектуальных и склонных к рефлексии, каким был Рубенс, передавший в своем творчестве с равной гениальностью и страстную мощь, и печальную меланхоличность эпохи барокко.
Дело даже не в этой двойственности восприятия и оценки Рубенса, одного из самых доходчивых и в то же время сложных художников мировой живописи. Главное то, что ослепительная, почти кричащая роскошь фасада его искусства, состоящая из огромных алтарных картин и грандиозных росписей, в целом затмевает другого Рубенса, мастера интимных переживаний и тончайших нюансов. Пейзажная живопись была одним из тех жанров, в которых Рубенс работал в большей степени для себя, чем для заказчика, и в котором отразилась вся сложность его натуры. Именно этому, интимному, Рубенсу и посвящена выставка Национальной галереи.
Фламандские мастера всегда были необычайно внимательны к окружающему их миру. В отличие от итальянцев, концентрировавшихся в первую очередь на пластических ценностях и идеях, фламандцы в своих скрупулезных произведениях, выполненных с тщательностью миниатюрной техники, делали окружающую реальность почти полноправным участником изображаемых событий. Так в великом Гентском алтаре братьев ван Эйк деревья, травинки и цветочки райского сада, напоминающие о благоухании весенних лугов вокруг Гента и Антверпена, наделены важностью и значительностью не в меньшей степени, чем лики патриархов и святых жен. Безусловно, райские цветы отличны от маргариток, собранных на берегу Шельды и Мааса, но возможность их взаимозаменяемости была одним из свойств фламандского мировоззрения. В раю можно было узреть простые маргаритки, а в простой маргаритке прозреть райское блаженство. С XVI века фламандцы пользовались славой лучших пейзажистов.
Тем не менее подлинное величие фламандского взгляда на природу, столь отдельное и своеобразное, приобрело законченность и сформулированность не без влияния все той же Италии. Питер Брейгель-Старший, один из наиболее фламандских по духу художников из всех фламандцев, путешествуя по Италии, во время перехода через Альпы был настолько захвачен грандиозной картиной великолепия открывшегося ему мира, что затем постоянно варьировал свои впечатления во множестве рисунков и картин, делая пейзаж главным героем даже библейских сюжетов. Его "Охотники на снегу (аллегория ноября)" стали каноном очеловеченной космогонии. В своей Фландрии он не мог так увидеть мир. Альпы как бы вознесли его, и фламандскому духу, до того созерцавшему маргаритки, вдруг открылась вся полнота вселенной. Многочисленные последователи Питера Брейгеля, удивленные и восхищенные божественным промыслом, пошли штамповать сотнями космогонические пейзажи.
Рубенс принадлежал к числу почитателей этого мастера — в его личной коллекции было несколько работ Брейгеля. Более того, Рубенс оказался единственным, кто смог воспринять, понять и переосмыслить брейгелевское парение. В таких его работах, как "Филимон и Бавкида" (мюнхенская Пинакотека), природа обладает мифологической силой, помноженной на барочную страстность. Брейгелевское мироздание наполняется романтическим брожением: в "Филимоне и Бавкиде" словно предугадан последний монолог гетевского "Фауста". Размах Рубенса в пейзажной живописи столь же грандиозен, как в его росписях галереи Марии Медичи.
Существуют, однако, и пейзажи другого рода. Рубенс, типичный представитель барокко с его помпезным величием, в то же время намного обогнал свою эпоху даже в быту. Парадность у него соседствовала с глубоким пониманием ценности частного и интимного — как в жизни, так и в творчестве. Дом Рубенса в Антверпене был своего рода башней из слоновой кости, впоследствии воспетой эпохой модерна с ее культом индивидуализма. В окрестностях Антверпена художник приобрел замок Хет Стен, превращенный им в загородную резиденцию. Одним из самых знаменитых его пейзажей стал "Пейзаж с замком Хет Стен", которому в Лондоне посвящен целый зал, наполненный вариантами и рисунками. Осознанно или нет, англичане сосредоточились на одном аспекте творчества Рубенса, но зато исключительно важном для британской традиции — великий мифотворец предстал в Лондоне домовитым пейзажистом.
АРКАДИЙ Ъ-ИППОЛИТОВ