колесо обозрения
Фото: AP
Фото: РИА НОВОСТИ
Фото: Коммерсантъ / Геннадий Гуляев
Специальный корреспондент "Коммерсантъ-BoscoSport" АНДРЕЙ КОЛЕСНИКОВ встретился в горной Олимпийской деревне с серебряным призером Игр, сноубордистом Николаем Олюниным, который признался, что на сноуборде он чувствует себя гораздо лучше, чем на ногах, и что хочет сейчас только одного: уединения с самим собой, желательно на Бали.
В холле Русского дома в горной Олимпийской деревне вчера утром было неспокойно: здесь собрались несколько десятков спортсменов и тренеров. Дело в том, что накануне на стенде информации появилось объявление: одна известная фирма хочет раздать спортсменам профессиональные солнцезащитные очки, которые изготовлены специально к Олимпиаде в Сочи (не исключено, что лишние остались). Спортсмены к такого рода подаркам хладнокровны, но очки равнодушными оставить не могут никак.
Вот-вот сюда должен был подойти сноубордист Николай Олюнин, который накануне выиграл серебро в кроссе. У нас с ним была договоренность о встрече, но я уже понимал, что шансы ничтожны: Олюнина после его вчерашней медали здесь рвали просто на части. Мэр горной Олимпийской деревни и сама по себе олимпийский чемпион Светлана Журова тоже хотела взять у него автограф. Друзья должны были срочно ему что-то сказать и куда-то с ним сходить. Машина уже ждала у входа, чтобы увезти его в главный медиацентр, потом на хоккей...
На Николая Олюнина, в общем, обрушилась слава, с которой ему теперь предстоит жить (хорошо бы, чтоб не он ее пережил, а она его).
Светлана Журова, пока мы стояли в холле, рассказала, в какую неприятную ситуацию попала канадская бобслеистка Хизер Майс. Она выложила в Twitter себя, максимально обнаженную, в мусорном баке с водой, и рассказала миру, что в горной Олимпийской деревне нет ванн, поэтому приходится мыться в мусорном баке.
Ее фотографии сразу стали пользоваться бешеной популярностью по понятным причинам. Светлана Журова была, конечно, огорчена. Она говорила, что в каждом номере, разумеется, есть душ, во многих есть и ванны. А мусорные баки некоторые спортсмены, как выяснилось, сами выпрашивают у организаторов, потому что в них они восстанавливаются после тренировок и соревнований: засыпают льдом и стоят по 15-20 минут для того, чтобы быстрей восстановились мышцы. Это общая практика многих спортсменов, правда, говорить об этом вслух они не стремятся: может, им неудобно, что лучше всего для восстановления мышц подходит мусорный бачок, а может, не хотят выдавать свое ноу-хау, считая его только своим. Но факт, что мусорные баки во всех странах примерно одинаковые, и Светлана Журова даже показывала мне фотографии спортсменов Ямайки и Норвегии на соревнованиях в Австрии и Германии: даже по двое стоят в одном баке в полный рост и радуются жизни.
— А жалко ее,— констатировала Светлана Журова,— потому что она этот секрет всем раскрыла.
То есть эти карточки, конечно, перестали быть частным ню.
— А люди со стороны,— продолжила Журова,— то есть пользователи Twitter, приняли это как правду в последней инстанции: в Олимпийской деревне спортсменам приходится мыться в мусорных баках.
Эта умопомрачительная история отвлекла меня, конечно, от мыслей о том, что я, кажется, не поучаствую сегодня в разрыве Николая Олюнина на части. Но в конце концов удалось. Мы с ним говорили на четвертом этаже дома, где он живет, в небольшой комнате отдыха. От обычного номера она отличалась, пожалуй, только тем, что здесь стоял настольный хоккей, ручки которого сразу стал крутить Николай Олюнин.
— Вы начали заниматься сноубордом, когда это было уже очень модно? — поинтересовался я.
— Когда я начал, никто даже не знал, что такое сноуборд!
— А кто же вас поставил на сноуборд в Красноярске?
— Дедушка,— сказал Николай Олюнин.— Это в Дивногорске было. Это семейное хобби такое.
— То есть дедушка тоже стоял на сноуборде?
— Конечно! — Олюнин, по-моему, удивился моему вопросу не меньше, чем я его ответу.
— А папа? Тоже?
— И папа. Он тоже занимался, но он погиб десять лет назад.
— Что, и мама тоже занимается сноубордом? — я хотел дойти до конца, то есть, видимо, до седьмого колена.
— Мама все хочет встать, но не может пока: проблема с коленями...— вздохнул Николай Олюнин. — А так и сестра, и братья... Все-все!
Но, видимо, он все-таки оказался особенным. Очень быстро начал участвовать в любительских соревнованиях, выигрывал их.
— В Красноярске однажды были соревнования, я там очень сильно упал, приземлился на ребра. Ко мне подошел тренер, Андрей Олегович Злобин, вот с тех пор мы с ним вместе катаемся. Вплоть до этих Игр.
— А на чем вы обыграли этих монстров сноуборда, которые не то что в шесть лет на него встали, а с молоком матери его впитали? — спросил я.
Сам-то он, правда, с молоком дедушки его впитал.
— Желание было какое-то огромное,— говорит Николай.— Огромное. Такого никогда не было. Тем более Третьяков, тоже из Красноярска, золото взял, я за него очень радовался, и тоже очень хотелось.
Он вдруг задумался, видимо отдавая себе отчет в том, что ответ нельзя признать исчерпывающим (в конце концов, у кого тут нет огромного желания выиграть?), и признался наконец:
— Честно говоря, я абсолютно не понимаю, почему я выиграл.
То есть он совершенно законно считает, что серебряная медаль в сноуборде, первая для России в этом виде спорта,— конечно, победа для него.
— Может, трасса помогла? Вы же, наверное, ее раньше других смогли освоить? — пытался помочь я ему.
— Я на эту трассу встал, как и все остальные,— сказал он.— У всех тут есть две официальные тренировки, а потом был день финала.
— Таким образом, для российских сноубордистов не было в Сочи никаких преференций в этом смысле?
Для других спортсменов-то все-таки были. Саночники, бобслеисты свою трассу с закрытыми, в буквальном смысле слова, глазами могли пройти.
— Да мы в России вообще не тренируемся,— рассказал Олюнин, по-прежнему увлеченно крутя ручки настольного хоккея. Тут он, в отличие от трассы, соревновался сам с собой.
— Почему?
— Дорого очень получается. Нам объясняют, что такую трассу, как наша, сделать тяжело. Можно, конечно, но только будет дорого стоить, потому что тяжело. Поэтому мы тренируемся в Австрии и в Швейцарии.
— Сноуборд все-таки очень модный вид спорта,— попробовал я другую тему.— У вас теперь не будет проблем в личной жизни никаких и никогда, если вдруг, конечно, были... То есть сможете выбирать... в этом смысле. А так-то, конечно, будут.
— Есть такой момент,— засмеялся он.— С "Первого канала" девушка только что позвонила, сказала, что одна моя поклонница мечтает со мной увидеться и что вышла на них, потому что не знает, на кого еще выйти. И не против ли я. Я не против. Все так сразу хотят познакомиться!
Я не стал говорить ему, что редакторы "Первого канала" придумали хороший сюжет с Николаем Олюниным, конечно.
В конце концов, действительно — первый день славы.
— Дома меня вообще, наверное, съедят! — добавил он.— Я, наверное, телефон выключу. Вчерашний день в этом плане ужасный был... И сегодня постоянно из душа выбегал, потому что звонки и звонки...
— Но ведь это часть того, к чему вы столько лет шли,— говорю я.
— Согласен. Но поднадоело! — смеется Олюнин, и я вижу, что действительно поднадоело, а не то чтобы кокетничает.— Это потом все-таки утихнет, наверное. Хочется уединиться.
— С кем-то?
Он думает.
— Или просто уединиться?
— Да просто побыть одному,— с облегчением соглашается он.— По магазинам погулять...
— Сильно переживаете, что золото не взяли?
— Сегодня начал переживать,— признается он.— Я же три заезда вчера лидировал. Смотрел назад: где же вы, соперники? Ехал один, и все. Никого не толкнул, не задел.
— Тогда что?
— В финале француз очень сильный оказался. Я не посчитал нужным мешать ему выигрывать золото, потому что...
— Решили выиграть серебро? — перебил я его.
— Нет! Потому что не хотел мешать и себе выиграть золото. У меня были два момента, когда можно было поехать по нижнему радиусу контруклона. Но я не стал.
— Как это не стал?
— Не стал,— повторил Олюнин.
— Вы что, решили француза победить?
— На трассе друзей нет. Я боялся слететь. И не стал рисковать.
— А вы с этим французом не разговаривали потом?
— Нет,— говорит Олюнин, переставший играть сам с собой в настольный хоккей и отчаянно вглядывающийся в часы на мобильном телефоне.— Но мне сказали, он в интервью заявил, что так хорошо, что я с этим русским парнем раньше финала не встретился, а то и сам туда не попал бы. Мне приятно, конечно, что он так думает. Этому французу проиграть не так обидно.
Но все-таки, зафиксируем, обидно.
— За тем, что вы делаете на соревнованиях, страшно смотреть,— сказал я.— По-моему, вы бешено рискуете. У вас ведь травмоопасный вид спорта?
— Травмоопасный,— согласился он.— Только в прошлом году — четыре операции. В кисть вставили штырь, потом вытащили — это уже две операции... две грыжи паховых. Плечо сломал... сплетение лопатки и ключицы... кость торчала.
— Но это не открытый перелом? — переспросил я.
— Нет, это закрытый перелом,— кивнул он.— Там сейчас пластина металлическая стоит.
— Вы точно знаете, что этим нужно заниматься? — задал я наконец более или менее философский вопрос.
Мне показалось, что он готов к этому.
— Нужно,— не раздумывая ответил Олюнин.— Только надо очень хорошо разминаться. Тогда вероятность травмы снижается. Ну, это общеизвестно.
То есть я думал, что размял его перед этим вопросом. Но, может быть, ошибся.
— У меня нет выбора, если вы об этом,— продолжил он.— Это же не балет. Серьезные пацаны. Безбашенные. Но все пока закончилось. Сейчас два этапа Кубка мира впереди, но я, наверное, не поеду... Хочу личной жизни. Так я вам и сказал: хочу уединиться. Могу на Бали уехать.
— Хочется лета, да?
— Да! — оживился он.— Очень. Последние семь лет в зиме живу. Все мы катаемся в зиме, к Олимпиаде готовимся. За год дома максимум три месяца бывал. Год назад чуть-чуть загорал в Таиланде, с чехлами туда поехал — и на сборы, домой даже не заехал.
Я заметил, что он уже даже не очень спешит. Ему хотелось еще что-то сказать. И он сказал: про своих друзей из Красноярска — про Сэма Гершмана, медика; про Вадика Шабанова, в МГУ учится; про Марика Спиридонова, на юриста; про Сашу Кушнеренко, менеджером в "Чистых лугах" (колбаса, молоко) работает.
— Это лучшие друзья,— сказал Николай Олюнин.— С ними ничего не боюсь!
— Ничего? — переспросил я.— А что, вообще нет страха? Когда на старт выходите, он есть?
— Нет. Это что значит: что я выхожу и боюсь прыгнуть?! Что за дела? Нет страха.
— Но хоть чувство опасности есть?
— Ничего нет,— покачал он головой,— ничего не боюсь. Я на сноуборде лучше себя чувствую, чем на ногах. И не думаю, что могу приземлиться и что-то сломать.
— А чего боитесь? Хоть чего-то? Нельзя ничего не бояться. Это страшно — ничего не бояться.
— Боюсь, что результат плохой будет,— сказал Николай Олюнин.
— Правда? Я, конечно, верю. Но что, это все?
— Правда. Я, наверное, молодой еще, да? Пойму, наверное, потом, да?
Ни за что не поймет.