Красота не спасет Рим

Почему последнему фильму Паоло Соррентино было бы лучше оказаться мюзиклом

"Великая красота" (La grande belezza) Паоло Соррентино удостоена "Оскара" как лучший неанглоязычный фильм года. Кинокритики — пришелся им фильм по душе или нет, неважно — единодушно называют его современной версией, ремейком, сиквелом, объяснением в любви и едва ли не пародией на фильм "Сладкая жизнь" Федерико Феллини.

МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ

Столь же единодушно русские критики полагают, что любой перевод названия, например "Красотища", был бы лучше аморфного и бесчувственного прокатного варианта.

Будь на то моя воля, я бы перевел название, а заодно и пересказал фильм строфами Осипа Мандельштама: "Я скажу тебе с последней прямотой: Все лишь бредни, шерри-бренди, ангел мой. Там, где эллину сияла красота, Мне из черных дыр зияла срамота".

"Великая красота" Соррентино сияла не эллинам, а древним римлянам. Впрочем, как сияла, так и сияет, истертая, но и облагороженная веками. Но живущие внутри этой "красотищи" новые римляне тоскуют по ней столь же горестно, как петербургский варшавянин, выпускник Гейдельберга и Сорбонны Мандельштам "тосковал по мировой культуре", в чем и заключалась идеология акмеизма.

Поэт закончил жизнь "человеком эпохи Москошвея". Герои фильма — люди эпохи Армани. Но красоты нет ни тут, ни там.

Даже для 65-летнего светского хроникера Джепа Гамбарделлы (Тони Сервилло), даром что живет он в особняке с видом на Колизей, а на его террасе по-свойски полдничают транзитные фламинго, встреча с красотой возможна лишь как подпольная вылазка, если не подпольное чудо. Ему необходим ночной, почти потусторонний проводник, хозяин отмычек ко всем римским музеям.

Новые римляне, перейдя с шерри-бренди на кокаин-героин, превратили "красотищу" в декорацию срамоты, которую и созерцает, переходя с тусовки в бордель, с юбилея на вернисаж, Джеп — по долгу службы, из любопытства энтомолога. Только эксперт по насекомым может сохранять рассудок в мире фриков: жирных туш, карлиц, слабоумных исусиков, девушек в адском гриме. Впрочем, девушка, если ее раздеть, может оказаться истинной Венерой, но раз на раз не приходится.

Самая срамная срамота — актуальное искусство, говорить о котором (по мнению Соррентино, и с ним трудно не согласиться), уместно шершавым языком советского агитпропа, заклеймившего модернизм как "кризис безобразия". Эх, не видели советские профессора Лифшиц и Рейнгардт постмодернизма.

Сиреневая голая концептуалистка а-ля Марина Абрамович, нарисовав на лобке серп и молот и замотав тканью голову, с разбегу влетает башкой в опору виадука. Кроха-девочка рыдает в голос, но зарабатывает миллионы, выплескивая краску на гигантский холст.

Церковь и политика — тот же кабак.

О кардинале, с которым кто-то из фриков "встречался на карнавале, где был наряжен эскорт-девушкой", говорят, что у него "репутация лучшего экзорциста", с той же интонацией, с какой напоминают писательнице, что в университете она слыла лучшей минетчицей.

Теперь она козыряет классовой сознательностью, которой посвятила 11 книг, не считая книги по истории компартии и пьесы — страшно подумать, что это такое — "Девичья ферма". Ей вовремя напоминают, что вся эта макулатура увидела свет лишь благодаря ее связи с генсеком ИКП.

Соррентино четко обозначает возраст героев — под генсеком может подразумеваться (ну не Пальмиро же Тольятти) лишь благородный и трагический красавец Энрико Берлингуэр, настигнутый смертью прямо на митинге: прощанию с ним посвятил фильм ("Прощание с Энрико Берлингуэром", 1984 год) коллектив из 64 ведущих режиссеров Италии. Если с церковью у итальянского кино давняя ненависть-любовь, то насмешки над компартией — это не просто что-то новенькое, это таки кощунство, немыслимое во времена "Сладкой жизни".

К лестному сравнению своего фильма с шедевром 1960 года Соррентино буквально принуждает. Не довольствуясь множеством визуальных рифм, он вкладывает в уста Джепа утреннее приглашение удачно снятой накануне красавице съездить на побережье "посмотреть на морское чудовище". То самое чудо-юдо рыбу-кит, на которое пялились герои Феллини.

В результате, конечно, не поехали: стоило приглашениями разбрасываться.

Лучше и честнее было бы, если бы Соррентино превратил "Сладкую жизнь" в мюзикл, как это сделали на Бродвее, а затем — в Голливуде, с "Ночами Кабирии" ("Милая Чарити" Боба Фосса, 1969 год) и "8 ?" ("Девять" Роба Маршалла, 2009 год). Хотя по степени не то что непонимания, а нечувствования Феллини "Великая красота" — вполне себе мюзикл.

Претенциозные бездельники и шарлатаны, светские идиоты и уроды одинаковы во все времена. Если бы Феллини интересовала лишь пустота, как она интересует Джепа, вяло вдохновляющегося замыслом Флобера написать роман "про ничто", и самого Соррентино, снявшего "про ничто" фильм, "Сладкая жизнь" не была бы великой, загадочной поэмой, возможно, лучшим фильмом Феллини.

"Dolce vita" 1950-х не просто круглосуточная тусовка светской слизи. Это беспробудное поклонение богине-жизни как таковой. Война закончилась только вчера. И каждый, кто выкаблучивался у Феллини, родом из той войны, которая, казалось, навсегда убила саму радость жизни. Ударное слово — не "сладкая", а "жизнь". И поток жизни, по Блоку "пустой, безумной и бездонной", захлестывает и плещущуюся в фонтане Треви американскую звездочку, и распоследнего папарацци. Это жизнь не дает Марчелло (Мастроянни) написать свой роман.

Джеп свой роман под названием "Человеческий аппарат" давно написал и с тех пор повесил свой предполагаемый — в него Соррентино просит поверить на слово — талант на крючок. В 1968-м ему было 20 лет: надо полагать, тот грозовой год, самый великий в истории Италии после 1945-го, никак его не коснулся. Его собственная пустота не объяснима даже разочарованием в революции. Разочарование — вполне творческое чувство.

Предполагается, что Джеп не только талантлив, но еще и искренен и обладает трезвым умом, но маскирует эти достоинства цинизмом. Было бы что маскировать. Свидетельства его трагической, одинокой человечности Соррентино одолжил в секонд-хенде чувств.

У Феллини человеческая история не погребена под гротескными виньетками, Соррентино выдает виньетки за историю. Финальный катарсис Феллини подменен у Соррентино сценкой в жанре "Сиськи покажи!". Джеп вспоминает как о самом светлом переживании в своей жизни, как ему показала грудь девушка на пляже его юности. "Сиськи" в контексте фильма — это и юность, и любовь, и творчество. И мама, наверное.

Впрочем, разница между Соррентино и Феллини не меньше, чем между эллинами и римлянами. Красота Древнего Рима была не менее вульгарна и развратна, чем красота светских оргий. И, по совести, не итальянским режиссерам сокрушаться о срамоте, правящей бал на древних камнях.

"Великая красота". 2013 год

"Великая красота". 2013 год

Паоло Соррентино (на фото) снял фильм не без помощи сюжетных линий, придуманных Федерико Феллини

Новые римляне, перейдя с шерри-бренди на кокаин-героин, превратили "красотищу" в декорацию срамоты, которую герой и созерцает, переходя с тусовки в бордель, с юбилея на вернисаж

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...