В Галерее на Солянке открывается «Выставка цвета граната», посвященная 90-летию Сергея Параджанова и продолжающая проект о «рисующих режиссерах» и «снимающих художниках». О Параджанове вспоминает Андрей Плахов
Фото: Yuriy Mechitov/Cortesy Государственная галерея на Солянке
Фото: Yuriy Mechitov/Cortesy Государственная галерея на Солянке
Едва ли не в каждой сцене недавнего фильма «Параджанов» рядом с главным героем, знаменитым и скандальным советским кинорежиссером, оказывался мальчик, облаченный в какую-то красивую римскую тогу и готовый через заданный промежуток времени истошно выкрикивать при гостях: «Параджанов — гений!» Вызывающе, анекдотично, какой бывает чистая правда. Параджанов — не просто большой талант, крупная художественная личность, каких среди его современников было немало, а человек-оркестр, человек-праздник не нынешнего — ренессансного масштаба, не вписывающийся ни в какие, в том числе национальные, границы. В юности, когда он жил в Москве, был если не русским, то воспринимался совершенно своим. Переехав на Украину, стал главным классиком украинского кино, отцом тамошней «поэтической», или «живописной» школы. И не в том дело, что с его отъездом она быстро захирела, важнее, что все национально окрашенные художественные движения в советском кино вышли из его «Теней забытых предков» (1964).
Он был настоящим интернационалистом, и его армянские корни, плоть от плоти которых — «Саят-Нова» («Цвет граната», 1968), не мешали ему восхищаться красотой турецких, азербайджанских, курдских юношей и пейзажей. Его религиозность (в чем часто Параджанова уличали цензоры) носила абсолютно экуменический характер. И есть символичность и какая-то высшая справедливость в том, что он умер до разрастания межэтнических, межконфессиональных конфликтов, накануне нового витка кавказских войн. Его жизнь и творчество стали апофеозом советской интернациональной утопии, которая канула в небытие с его уходом.
Грузия занимала в этой утопии особенное место. Грузинское кино было исключением из современного ему искусства — и духоподъемного тоталитарного (как в России), и пессимистически индивидуалистского (как на Западе). Его называли островком античности и Ренессанса. И именно в Грузию Сергей Параджанов вернулся после тюрьмы, в самый трудный период своей жизни, и здесь снял свою «Легенду о Сурамской крепости» (1984). Он не просто родился и вырос в Тбилиси, но считал этот город кровно близким.
Именно там, в Тбилиси, я впервые встретил Параджанова: меня привел в его цветущий всяческими чудесами дом Ираклий Квирикадзе. Со мной был мой маленький сын, которому на память о той встрече достались роскошный кинжал (из этого дома не отпускали без подарка) и набор новых, не совсем цензурных слов, вроде ласкового «гандончик».
В отделе кадров ему вручили два авиабилета, мол, «туда» и «обратно» — «Обратно мне не надо!» — брякнул Параджанов
Да, он любил эпатаж. Хорошо знавшие его сошлись на данной ему кем-то характеристике «прелестен, но невыносим!», но если вторая половина этой формулы могла вызвать разногласия, то с первой не приходило в голову спорить никому. Он был бисексуален, и в мужчинах, и в женщинах больше всего ценил красоту. Его первой женой совсем недолго была татарка Нигяр — ее бросили под электричку родные братья «за измену национальным обычаям». Второй женой стала украинка Светлана, и их связь никогда не прерывалась. Увлечения юношами иногда становились для него роковыми — как история киевского периода, которая привела к гибели одного из друзей Параджанова и была использована органами госбезопасности для его ареста и посадки.
Второй раз судьба свела нас на пути из Рима в Венецию: то был его первый (и последний) визит в город его мечты, куда он привез фильм «Ашик-Кериб» (1988). Его ведь долго не выпускали за границу после невинной и очень характерной для него шутки: однажды какая-то его зарубежная командировка была запланирована, и в отделе кадров киностудии ему даже успели вручить два авиабилета, мол, «туда» и «обратно» — «Обратно мне не надо!» — брякнул Параджанов.
Я всех их принимал в Тбилиси — и Феллини, и Мастроянни, и Франсуазу Саган, они говорили: вот приедешь в Европу, будем тебя кормить пиццей и спагетти. Приехал: где они? Где Феллини, где Франсуаза Саган, где пицца, где спагетти?
Так что его первая зарубежная поездка состоялась много лет спустя, уже в разгар перестройки. Первым европейским городом, который он посетил, стал Роттердам, где проходил большой кинофестиваль и где устроили его ретроспективу. Интерес к опальным советским художникам был огромен. Не успел Параджанов появиться, как на него набросилась толпа репортеров. Посыпались вопросы. «Как вы относитесь к Горбачеву?» — «Обожаю. У него такие красивые ноги». Другой ответ прозвучал не менее сенсационно. «Какие у вас впечатления от Роттердама?» — «Это самый прекрасный город мира». Конечно же, он и не думал так глупо льстить изуродованному, убитому во время войны и застроенному современными зданиями городу — но как еще можно назвать впервые вдыхаемый воздух свободы!
Хоть он и был по-восточному тщеславен, но относился с юмором и к себе, и к своим именитым друзьям. (Вот один из его коронных монологов: «Я всех их принимал в Тбилиси — и Феллини, и Мастроянни, и Франсуазу Саган, они говорили: вот приедешь в Европу, будем тебя кормить пиццей и спагетти. Приехал: где они? Где Феллини, где Франсуаза Саган, где пицца, где спагетти?») На самом деле он прекрасно знал себе цену, а в комплиментах и обхаживаниях по большому счету не так уж нуждался. Ведь он легко и вдохновенно мог их сам срежиссировать.
Режиссерский мастер-класс Параджанов начал давать, едва появившись в Венеции и едва отойдя от инсулинового укола. Я перевез его от причала (где после пресс-брифинга о нем быстро забыли) в отель «Де Бэн» и тут же получил в подарок вытащенный из чемодана рисунок Тонино Гуэрры. Параджанов вышел на пляж легендарного отеля (где происходит действие «Смерти в Венеции» Томаса Манна и где снимался одноименный фильм Висконти) в какой-то фантастической ризе — «специально сшитой для Феллини». Висконти уже не было в живых. Как и Пазолини — с которым связан еще один параджановский мастер-класс.
Его позвали на семинар, посвященный Пазолини: в творчестве этих двух режиссеров не без оснований находили переклички. Но Параджанов не спешил: почетного гостя ждали, потом начали семинар без него. И вскоре он появился — в той самой ризе и с рассказом о том, как всю ночь трудился над коллажем памяти Пазолини, а в шесть утра стекло, предназначенное для коллажа, треснуло — прямо как жизнь режиссера. Сам же мистический коллаж якобы был «забыт в такси»: еще через несколько минут его «нашли» и внесли в аудиторию. Поклонники Пазолини стали допрашивать гостя, какие фильмы итальянского режиссера он предпочитает и вообще какие у него пристрастия, приоритеты в кино. Выяснилось, что из пазолиниевских работ Параджанов видел две-три, а его любимые режиссеры — Пырьев и Луков. (Надо было видеть ошеломленных пазолиниведов, записывавших в блокноты незнакомые фамилии.)
В общем, был он настоящий советский человек и режиссер. Хотя мечтал снять «Божественную комедию» и даже, кажется Библию. И снял бы, если б жизни хватило, замечательно, можете не сомневаться.
«Выставка цвета граната. 90 лет Сергею Параджанову, увиденные с вершины горы Арарат». Галерея на Солянке, с 13 февраля по 16 марта