В Музее изобразительных искусств им. Пушкина открыта выставка графики Дмитрия Лиона (1925-1993), художника постороннего не только по отношению к советскому официозу, но и к андерграунду. Он был известен в мире советской полиграфии как самый неиздаваемый график и в то же время его работы приобретали государственные музеи. Первая посмертная ретроспектива Лиона собрана из более чем полусотни произведений 50-80-х годов из коллекции ГМИИ и Фонда Дмитрия Лиона.
То, что экспонировано на выставке, кажется, сделано за один год, если не месяц или неделю, и показываются не серии графических листов, а одна большая монументальная Серия. По сути дела, так почти и есть: более тридцати лет Дмитрий Лион делал одно и то же и приблизительно в одной и той же манере. Он писал тростниковым пером и тушью (и будет точнее говорить о "письме", несмотря на то что речь идет о графике, а не о живописи) некое грандиозное сочинение-эпопею о личном и всеобщем, о трагедии одного народа и всего мира, о Боге и о Культуре. Причем все для него означалось с большой буквы. На меньшее он не был согласен — таков пуританский, честный пафос "шестидесятничества". Если трагедия — то последняя, Армагеддон, если книга — то Завет, если искусство — то никак не меньше чем великие мастера прошлого: Рембрандт, Джорджоне, Кранах, Брейгель...
Сочувствуем интерпретаторам — о Лионе писать действительно непросто. Его адепты и истолкователи нередко заходятся в трансе, с придыханием мешая в пространных описаниях громкие "экзистенциальное","эзотерическое", "экуменическое"... Музейщики же, взявшиеся экспонировать это искусство, уныло по-университетски — навыков обращения с современным искусством ни МГУ, ни Академия художеств не прививали — мямлят о формально-пластических отличиях одной серии от другой: "...это важно для понимания последующего...", "...это — одна из принципиальных тем для дальнейшего...". Что отнюдь не приближает творчество Лиона к пониманию так называемым широким зрителем. Хотя, с другой стороны, текстовый фон развернутых аннотаций к каждому листу в известной степени полезен. Он приучает к тому, что курсивный текст художника (письмо, или же написание, или каллиграфия) имеет ничуть не меньшее значение, чем собственно изображение. А они и вправду друг друга перебивают или же взаимно дополняют.
Графика Лиона традиционна. Даже, скорее, иллюстративно-литературна. Она похожа на антиквариат: на автографы или на рисунки на полях рукописей (кто знает, возможно, таким образом художник с печальным юмором обыграл свою позицию вечного маргинала?) пушкинско-лермонтовского поколения. Иной раз близка к современному искусству, напоминая по раскрепощенности абстракции Мозеруэлла, спонтанностью — "почеркушки" Алешинского или Мишо. Но нет, впечатление обманчиво: вольность росчерка action peinting, раскованный жест — мнимость. На самом деле все выверено и даже процензурировано. Разумеется, не с оглядкой на некогда сурово правивший Главлит (от услуг художника советская полиграфия довольно скоро отказалась, и потому многие иллюстративные серии Лиона к книге о Рембрандте, к Монтеню и Томасу Манну не были реализованы), а на некую "глубинную художническую совесть", понятие о высоком мастерстве, о законченности произведения. И поэтому среди грубых размашистых штрихов возникает тонкая штриховая паутинка абриса лица или фигуры, которые можно скрупулезно вырисовать, только опираясь на муштабель или велюровую подкладку. Что требует усидчивости, времени и сосредоточенности.
Лион-график в известном смысле подобен Фальку-живописцу, тоже художнику нерадикалу, стороннику "тихой оппозиции" советскому мейнстриму. О Фальке ходили легенды, что тот узнал и унаследовал от "старинных мастеров" некие секреты, нечто такое... Что это "такое", никто не брался внятно объяснить. Но легенда состоялась и культивировалась его учениками. Ученики были и у Лиона.
Когда пытаешься понять, какое место занимает в нашем искусстве художник типа Лиона, вспоминается давняя байка, до сих пор пересказываемая в московских артистических кругах. Некогда в лифте Министерства культуры встретились двое: чиновник и художник. На вопрос первого: "Куда идет лифт — вверх или вниз?" — последовал ответ: "Вбок".
МИХАИЛ Ъ-БОДЕ