Книги

"Стихотворения. Кн. 5"

Михаил Еремин

СПб.: Пушкинский фонд, 2013

77-летний Михаил Еремин стоит у самых истоков советского литературного андеграунда. Сегодня он — один из немногих авторов самого старшего поколения, кто продолжает работать, не превращаясь при этом ни в самопародию, ни в памятник эпохе. Наиболее значительная фигура так называемой филологической школы и один из главных новаторов русской поэзии второй половины прошлого века, в конце 1950-х Еремин придумал для своих стихов твердую форму восьмистишия. С тех пор он неторопливо пишет по нескольку в год, составляя накопленное в небольшие книги. В этой — тексты совсем новые, 2009-2013. Ереминские восьмистишия — маленькие философские эссе, наблюдения, парадоксы и вопросы мирозданию. Это — очень классичная, почти классицистская поэзия, и таков же ее понятийный аппарат: переполненный научными терминами, архаизмами, мифологическими именами. Но классичность эта сочетается с радикальной новизной, видимое выражение которой — в причудливом, ни на что не похожем и крайне затрудненном синтаксисе. Читать Еремина сложно, этому надо учиться, но, всматриваясь в каждое его на первый взгляд неразгадываемое стихотворение, обнаруживаешь его внутреннюю спокойную и невероятно красивую простоту. В поздних вещах это свойство особенно отчетливо.

"Есть некие строения, в которых / Две памяти: живущего и жившего — / Взаимодействуют и пробуждают образ, / Столь памятливый, что легко проходит сквозь дверной, / Давно заложенный проем. Не потому ли / Реинкарнация предполагает амнезию, / Дабы не билась плоть о стену, памятуя, / Что оная не предначертана проектом".

"Борис Гребенщиков словами Бориса Гребенщикова"

СПб.: НЛО, 2013

Тут забавная история: об "Аквариуме" есть довольно много литературы, куча людей, имевших в разное время отношение к одной из самых популярных русских рок-групп, о ней что-нибудь да написали. Не было только книги Бориса Гребенщикова. Теперь она появилась, хотя БГ ее и не писал. Это сделал за него преданный поклонник Андрей Лебедев, сконструировавший последовательное относительно связное автобиографическое повествование — хотя оба слова тут не вполне уместны — из небольших мемуарных заметок Гребенщикова, его интервью разных лет, фрагментов художественной прозы и даже стихов. Он же составил алфавитный сборник высказываний БГ обо всех важных вопросах музыки, человеческой жизни, мироздания и о себе грешном — или безгрешном, непонятно (честно сказать, высказывания эти по преимуществу банальны и пошловаты, но это издержки формата). Читать эту книжку интереснее всего, конечно, в самом начале — там, где не про истории знаменитых песен и записей, не про путь к величию и пребывание на облаке, а про 1960-1970-е, веселую юность и зарождение советского музыкального андеграунда. Однако чтобы взяться за том Лебедева--Гребенщикова, следует все же быть искренним фанатом последнего. БГ тут — объект почти сакрального поклонения, святой и мудрец. Со скепсисом лучше сюда не соваться.

"Секс угнетенных"

Николай Олейников и другие

СПб.: СвободМарксИзд, 2013

В этой довольно необычной книжке — по кэрролловским заветам — только картинки и диалоги. Картинки рисовал Николай Олейников, художник и левый активист, участник платформы "Что делать?" и группы "Аркадий Коц". На них — удивительные сексуальные химеры, полулюди-полузвери, полуженщины-полумужчины, обретающие — или, что то же самое, экстатически теряющие, переосмысляющие свою самость в революционной борьбе. В каком-то смысле в диалогах — то же самое. Это четыре беседы Олейникова с друзьями, важными фигурами русской левой мысли. Все они о сексе. Собеседники — философы Кети Чухров и Оксана Тимофеева, трансгендерный активист Серое Фиолетовое, поэт Кирилл Медведев. Как замечает Олейников, "сексом в России занимаются совсем немногие, и самые интересные из них — слева". Речь, конечно, не о частных постельных практиках, а о попытке делать сексуальное социальным, превращать его в предмет открытой публичной рефлексии. И в этих очень любопытных разговорах — лишь наброски: о гендерных стереотипах, необходимости их разрушения и их парадоксальной ценности, о праве на перверсию как основании человеческой сексуальности, о реакционности "частной жизни" и ее революционном потенциале, о внутренней цензуре и мучительном поиске речи. Пересказывать — нелепо, диалоги здесь остаются в первую очередь дружескими беседами. Но в этом во многом и прелесть "Секса угнетенных" — несмотря на обилие громких слов, ангажированных реплик, книга Олейникова с друзьями не срывается в пафос, не становится манифестом. Сохраняет, пожалуй, тот единственный модус, в котором "честный" разговор о сексе возможен.