В Москве прошли гастроли екатеринбургского «Коляда-театра» — одного из самых известных и самобытных российских театров. Основатель и худрук театра, режиссер и драматург НИКОЛАЙ КОЛЯДА ответил на вопросы РОМАНА ДОЛЖАНСКОГО.
Фото: Елена Елисеева, Коммерсантъ
— Как сейчас складываются отношения театра с властями?
— Я сейчас вдруг подумал: а всегда было вроде нормально. Один раз губернатор Россель на моем каком-то слезном письме написал резолюцию: «Председателю правительства разобраться. Каляда у нас один». Он даже мою фамилию неправильно написал, никогда у меня в театре не был, но вот он, в отличие от других, как-то понимал, что я у них один. Но вот я вспомнил и этот страшный 2004 год, когда бандиты нас выгнали из нашего театра на улицу, и мы три дня лежали на матрасах в центре города, устроили забастовку. Вспомнил, как один бандит кинулся на меня с заточкой, вспомнил, как наши костюмы залили краской и топорами порубили сцену. И никто не вступился. Нас было 20 человек. Жалкая кучка актеришек, которые занимали выгодное для кого-то помещение. Я вспомнил сейчас, как приехали наши власти и стали нам приказывать уходить с тротуаров. Потому что некий московский чиновник прилетел и должен был ехать по этой улице и ему нельзя было показывать такое безобразие. А мы не ушли. Потом нам дали старый деревянный дом в центре города: без воды, электричества, тепла. Будто в насмешку. И что? А мы его сделали. Выжили. Когда власти поняли, что с Колядой лучше не связываться, что он «вонючий», нам начали строить новое здание. Точнее, реставрировать помещение кинотеатра «Искра». Оно стояло без ума много лет, в центре города. Авось весной туда переедем.
— То есть дружите сейчас с властями?
— Я дружу с властями. А покажите мне руководителя театра, который не дружит с властями. За моей спиной 65 человек: 35 артистов и 30 человек — обслуживающий персонал. И что? Я встану в позу гения и начну воображать? Нет, не встану. Иногда сожму зубы, но дружу. Главное в другом: я свободен в своем театре. Я делаю что хочу. И никакие власти не могут повлиять на мои спектакли, заставить меня сделать в спектакле то или другое. Это уж мое дело, что ставить и как делать.
— Все-таки театру пришлось вынести немало невзгод, о которых вы вспомнили, прежде чем он достиг такой известности и любви зрителей. Какой опыт вы вынесли из злоключений? Вообще правда ли, что художнику нужно побыть отверженным какое-то время?
— Всю жизнь, что бы я ни сделал, все время поднимается вой: «Не так! Неправильно! Это не театр!» или еще что. Я уже привык. Это хороший знак. Не знаю, стоит ли художнику мучиться, чтобы выйти на правильную дорогу, но то, что художнику надо верить только себе и более никому,— сто процентов.
— Как вы относитесь к отмирающему и немодному понятию «театр-дом»? Насколько вашему театру важна человеческая общность людей, которые в нем работают?
— Очень важно, чтобы работающие в театре чувствовали, что театр — твой дом. Идешь по фойе, видишь, бумажка лежит — подними. Видишь, свет горит в пустой комнате — выключи. И так далее. Все беречь, всегда экономить, всю любить, не свинячить в доме. И с людьми то же самое. Как только у меня в театре заводился «генерал», «Артист Артистыч», я сразу с ним расставался. Я ненавижу звезд. Олег Ягодин приезжает в театр на велосипеде, замухрышка. На него никто внимания никогда на улице не обратит. А выйдет на сцену — Бог. Но он никогда не звездит, не высокомерничает, никогда не рассказывает, как это часто бывает, за кулисами для молодых актеров какие-то вонючие театральные байки. И другие мои актеры — такие. У меня артисты от 18 до 70 лет работают. И все они — хорошие люди прежде всего. Порядочные. Не свиньи. Да, я горжусь. Это я их такими воспитал. Потому что мне нужна команда единомышленников, а не труппа с несколькими хорошими актерами. Когда у нас в театре случаются беды — все как один, ночь, полночь, прибегут, разгребут, наведут порядок. И наоборот: уж если нам весело, то ржем так, что падаем под стулья. Мы на репетициях все время ржем. Нам весело. У нас нет творческих мук. Что бы мы ни ставили, даже самое трагическое,— все время ржем. Как идиоты. А потом, правда, в финале — плачем. Я люблю так делать спектакли: чтобы было жутко смешно, а потом — очень горько и больно. Мне кажется, что зритель за это платит деньги, за этим ходит в театр. Посмеется над собой, а потом поплачет и подумает: что ж хорошего и смешного, ведь скоро все умрем?
— У «Коляда-театра» есть свой зритель — причем не только в Екатеринбурге, но уже в Москве. Вы можете как-то определить, что это за люди?
— Я каждый вечер на поклонах вместе с актерами еле сдерживаю слезы. И кричу в зал: «Спасибо вам, москвичи!» Они устраивают нам такие овации и смотрят на нас такими счастливыми глазами в финале, что не передать. Такого вообще в театре я не помню. Чтобы зрители так любили актеров. Стоят, хлопают в ладоши и говорят, кричат: «Не уезжайте, а? Не уезжайте!» Такое за красивые глазки не говорят.
— Какие черты должен иметь актер, чтобы играть у вас в театре? Традиционные представления об актерском профессионализме явно не главное условие для вас.
— Нет, вот как раз это главное. Мой актер должен идеально владеть своими эмоциями. Я ненавижу актеров, которые три дня готовятся к спектаклю, а придя в театр, требуют их не беспокоить и ходят страдают. Или тех, что поплакали на сцене, а потом вышли и полчаса рыдают за кулисами, не могут остановиться. Или тех, кто все время твердят «по школе»: «отстройка», «пристройка», «оценка» и прочее барахло. У актера все в сердце, в душе, в голове должно взрываться мгновенно. Для актера его тело — его инструмент. Им он должен владеть идеально. Этому надо учиться. Только этому у нас в театральных институтах не учат. Там учат педагоги, которые всю жизнь в театре стояли третьим лебедем у воды, и вот они-то прекрасно знают, как играть Шекспира в бархатных штанишках. И вот они преподают и учат. А их самих учить надо! Приходит такой выпускник ко мне, я смотрю на него и думаю: а зачем ты мне такой нужен? Не нужен. Я лучше найду себе какого-то и с нуля воспитаю. Когда кому-то в зале кажется, что у меня в театре работают непрофессиональные актеры,— это ошибка. Я просто беру в театр «неактеров», мне не нужны модели 90–60–90. Мне важна их мгновенная эмоциональная возбудимость. Это я в них воспитываю. Надо сказать, что я это умею делать спокойно и свободно. Похвастаюсь. Скажем, играем финал первого действия «Короля Лира», где я — Лир, я рыдаю на сцене, кричу свой текст про «дуй, ветер, дуй». Затемнение. Мы уползаем за кулисы с актером, играющим Шута, и я, вытирая себе слезы, в темноте уже шепчу ему сердито: «Ты что, говнюк, мне не тот текст даешь, опять не ту фразу сказал?!»
— Вы — основатель и глава не только театра, но и екатеринбургской школы драматургов. Чего, на ваш взгляд, не хватает современной русской драме?
— Мой совет современной русской драме: разбегитесь из стаи. Сидите по хрущевкам и пишите про то, о чем у вас сердце болит. Про маму, про папу. Про детство свое. И прекратите друг друга хвалить. Сил нет слушать эту патоку вашу, льющуюся на то, что не стоит трех копеек. Это называется, по Горькому, «перекрашивать собаку в енота».
— В какой степени спектакли «Коляда-театра» — плод коллективного творчества?
— Нет, у меня в театре диктатура. Актеры могут что-то предложить, но спектакли делаю я. Никакого коллективного сотворчества. Еще чего не хватало — разрешать актерам что-то на сцене самим придумывать? Не могу. Если кто-то что-то вякнет, я сразу одергиваю: «Вши заговорили, это надо же?!» Все знают, что это такая моя грубая шутка. Но всех это сразу ставит на место. Они — исполнители. Я — начальник спектакля.
— Кто кому больше помогает (ну или мешает) — режиссер Коляда драматургу Коляде или наоборот?
— Не знаю, мы живем дружно. Я просто человек театра, театральная работяжка, старая театральная крыса. Мне все в театре весело и все интересно делать.
— Ваши спектакли очень витальны. В чем вы черпаете любовь к жизни? Что ее подпитывает сегодня?
— А просто сяду вечером один у окна и думаю, в окошко смотрю. И так мне хорошо. Слов нету.
— Думаю, никто из ваших сверстников так не ответил бы. Чувствуете ли вы вообще себя частью поколения?
— Не понимаю умных пафосных вопросов. Живу как умею и как хочу.