В этом году благотворительному фонду Натальи Водяновой "Обнаженные сердца" исполняется 10 лет. За это время милосердие и помощь слабым вошли в повестку дня и российского общества. О том, что изменилось в России и ради чего стоит работать, Наталья Водянова рассказала "Огоньку"
Наталья Водянова может уговорить богатых людей расстаться с деньгами, чтобы помочь детям
Фото: Зураб Джавахадзе/ИТАР-ТАСС
— Вы часто рассказываете, что у вашей старшей сестры Оксаны аутизм, это, как я понимаю, стало главной причина того, что вы создали фонд "Обнаженные сердца"?
— После таких трагедий, как в Беслане, время останавливается, и ты понимаешь, что уже не должен жить так, как раньше, пересматриваешь свое прошлое. Появляется желание как-то помогать людям, что-то менять. Наш фонд не занимается исключительно аутизмом, он занимается особенностями развития детей. Первый наш форум был как раз о детском развитии. А у Оксаны с самого начала диагноз был — церебральный паралич, недавно ей диагностировали аутизм, поэтому личный опыт тут, конечно, есть. Но когда я организовала фонд, у меня не было четкого понимания, что я хочу помогать таким людям, как Оксана. Меня тогда как раз интересовали такие дети, какой была когда-то я. Дети, которые растут в трудных жизненных ситуациях, потому что я была как раз таким ребенком. А Оксана была в нашей семье самым счастливым человеком. Она абсолютно солнечный ребенок, мы ее окружали полной любовью и заботой. Я очень любила Оксану, у меня никогда не было такой обиды: вот почему это случилось с нами... Но было очень тяжело, это травма с детства, которая сейчас только сублимировалась во что-то очень позитивное. Росла я в очень тяжелой эмоциональной обстановке, были и унижения со стороны сверстников, и неудачи в школе, и презрение к самой себе... Тут дело не только в Оксане и в том, что мы воспитывали ребенка с инвалидностью, хотя тогда и это было уже стигмой. Но мы жили в ужасных условиях, моя мама была матерью-одиночкой, я не могла пригласить к себе друзей домой, как это делали другие дети. В школе не могла нормально учиться, хотя я, в принципе, была девочкой неглупой. У меня не было возможности делать уроки дома, и я все время проваливала домашнюю работу. А если нет домашней работы, то отметки всегда плохие. Друзей у меня было мало, я жила совсем другой жизнью, работала с 11 лет, интересы ровесников мне казались очень детскими, далекими от реальности, то есть я жила в условиях полной изоляции. Самые светлые воспоминания моего детства связаны с игрой — это было в те редкие минуты, когда дворовые мальчишки приглашали меня поучаствовать в их жизни. Я помню, что это светлый солнечный день, у всех хорошее настроение и мы все играем вместе. Но мы играем в подвалах, на стройках, потому что единственная горка, которая у нас была, с несколькими лавочками вокруг, постоянно была оккупирована подростками, которые там курили, пили и нас гоняли. И потом, во взрослой жизни, наверное, поэтому и пришла идея создания таких больших красивых детских парков-площадок. Детский парк нужен любому ребенку, но для ребенка, который растет в трудной ситуации, это возможность реабилитации в принципе. Он может отвлечься от действительности, может увидеть жизнь более светлой, начать просто дышать и жить.
— И первым делом ваш фонд начал строить детские площадки?
— Да, так получилось, это был конкретный проект. К тому же люди более расположены вкладывать в фонд, если они понимают, что фонд построит что-то, что они могут потрогать руками. И местные власти отнеслись к этому проекту неплохо. Сегодня у нас 107 площадок по всей России, в 79 населенных пунктах...
— Вы в Россию приезжаете часто. Наверное, сравниваете с западным миром. Меняется что-то у нас, есть прогресс?
— Несомненно. Даже за годы нашей работы в России произошли очень большие перемены. Мы видим подъем интереса общества к проблемам детей с особенностями развития. Другое дело, что специалисты, которые занимаются такими детьми, хотят повышать свою квалификацию, знакомиться с новыми методиками, у них есть определенный информационный голод. Родителям и обществу тоже до сих пор не хватает информации. Поэтому мы пришли к тому, что нужно проводить конференции, на которых специалисты, родители, СМИ смогут обмениваться опытом.
— На конференции, посвященной аутизму, которую ваш фонд проводил недавно в Москве, были специалисты из разных стран. Одна из участниц конференции сказала, что в России не удастся полностью скопировать западный опыт в вопросах инклюзивного образования (инклюзия — система мер, призванная дать детям с ограниченными возможностями тот же доступ к образованию, который есть у здоровых), потому что у нас особая ментальность. А вы сами чувствуете эту особую ментальность?
— Ну что вы, я совсем с этим не согласна. Человек — как семя. Если его поместить в хорошую почву, из него вырастет прекрасное дерево. А если в плохую — сорняк. Да, у нас много минусов, против нас время, против нас наше прошлое... Конечно, когда твои собственные нужды не учтены, когда тебе надо поставить на ноги своих детей, ты думаешь: "Почему я должен думать о каких-то других детях?" Но как только обстановка становится более благополучной, люди начинают думать совсем иначе. У нас ведь еще и географически очень сложная страна, в каких-то уголках России дело идет труднее просто потому, что там так холодно и трудно жить. Но все-таки мы пусть медленно, но идем вперед, развиваемся. Появляются люди, которые готовы к переменам, просто потому, что в пирамиде Маслоу они находятся уже ближе к верху, чем к низу.
— Как вы собираете деньги на фонд? Я знаю, что вы проводили аукцион, где продавали лот "Обучение с Лагерфельдом", и какая-то дама заплатила большую сумму, чтобы выиграть этот лот. Как вы уговариваете условных Лагерфельдов, чтобы они принимали участие в ваших акциях?
— Я знаю всех этих людей, но при этом наши отношения формировались годами, и получается, что нужно потратить годы, чтобы добиться какого-то доверия. Это сложный процесс, вот вы общаетесь в мире моды, а потом оказывается, что ваши знакомые готовы помочь твоему фонду, это выясняется вдруг, в разговоре... У нас аукционы необычные, мы не просто собираем все подряд и продаем, есть определенная тематика, которую мы задаем. И это, конечно, требует больших усилий. Но я рада, что те, кто окружает меня, в основном очень позитивно настроены. Помогает и то, что лоты продаются очень хорошо, значит, у людей возникает желание сотрудничать дальше. Это все нужно организовать, привести людей и настроить их на то, чтобы они эти лоты купили и не опасались, что потом кто-то им скажет: "У вас много денег, дайте нам". Понимаете, да? В России такое может быть, поэтому люди порой даже боятся публично делать такие взносы.
— А российский бизнес участвует в таких мероприятиях?
— Да, и это очень интересно. Вот буквально год как появилась такая тенденция, мы привлекаем местный бизнес, и он откликается. Но это не участие в аукционах — там больше акцент делается на частных лицах. Это финансовое участие в каких-то наших проектах. Помощь. Так, в организации и проведении международной конференции в Москве, посвященной аутизму, приняла участие одна российская компания. И меня очень радует, когда бизнес понимает, что мы можем быть друг другу полезны. Для них это важно, потому что это выводит компанию на международный уровень, это мировая практика, когда компания зарабатывает деньги и участвует в благотворительности. И на Западе, где рынок конкурентный, бизнес понимает, что привлечь людей к себе можно и участием вот в таких акциях. Обществу небезразлично, у кого покупать: у того, кто помогает детям, или у того, кто никому не помогает.
— Значит, бизнес таким участием в благотворительности просто поднимает свои шансы?
— Конечно, и это нормально. Это работает во всем мире.
— Вы сейчас живете в Париже, где инклюзия на довольно высоком уровне. А что вас поразило в самом начале, когда вы только туда приехали?
— Мне всегда было тяжело думать о том, как мы отстаем от них. Увидеть ребенка с аутизмом или ДЦП на детской площадке в Париже или Нью-Йорке — это совершенно нормально. Там никто не смотрит на этого ребенка как на некую угрозу. Дети все играют вместе.
— Вы как-то выстраиваете свои отношения с российскими властями? Ведь у нас без таких отношений трудно что-то делать.
— Я вам говорила, что у нас сегодня более 100 детских игровых парков по всей России. И это значит, что во всех этих регионах у нас выстроены отношения, в том числе и с местной администрацией. Без местной власти ничего бы не получилось. И всегда есть родители, которые относятся с благодарностью к тому, что делает фонд и чему власти идут навстречу. Это очень важно, когда проект только стартует. Потом, когда тебе поверят, будут внимательнее относиться к тебе и твоим идеям.
— От кого больше зависит развитие доступной среды — от власти или общества?
— Я думаю, что важны усилия обеих сторон. Но инициатива, мне кажется, всегда идет снизу. Если инициатива идет именно от родителей, от общественности, которая в этом заинтересована, то представители власти наверняка это услышат. Конечно, это зависит и от адекватности власти, но мы всегда встречали готовность сотрудничать. Такие организации, как наша, очень нужны, и я надеюсь, их будет больше, потому что мы независимые и нас никто не использует. При этом у нас есть голос, и мы можем как-то повлиять, наверное.
— Вы позапрошлым летом помогали Крымску, и некоторые депутаты Госдумы, например Жириновский, вас раскритиковали. Наверное, увидели в вас потенциального конкурента. А вы в политику не хотите пойти?
— У нас движение благотворительное, оно участвует в общественно значимых событиях, для политиков это что-то новое, поэтому я понимаю, что к нашей работе может быть не всегда адекватное отношение. Но я не считаю, что сегодня в России общественные деятели, занимающиеся благотворительностью, имеют какой-то такой большой вес и могут представлять опасность для политиков. А что касается меня, мне политика неинтересна. Моя недавняя собеседница сказала мне: "Наталья, вам должно быть стыдно за то, что принят такой-то закон, и мы ничего не можем сделать". Нет, мы ни на кого не показываем пальцем, мы просто делаем свое дело. И это моя железная позиция: я ничего не знаю о политике, я полностью аполитична. Мне гораздо интереснее заниматься и работать именно с родительскими организациями, некоммерческими и благотворительными фондами, поддерживать их для того, чтобы делать их сильнее и давать им какой-то стимул жить и развиваться дальше.
