Москва отпраздновала четырехсотлетие первого царя из династии Романовых в дневное время и довольно скромно: в фамильной усадьбе на Варварке, которую еще Александр II превратил в музей, был отслужен молебен, открыта выставка и сыграна сцена из спектакля "Борис Годунов". С подробностями АНТОНИНА Ъ-КРАЙНЯЯ.
Стоя перед зеркалом и пробуя разный макияж, я досадливо выбирала между безвкусицей и безопасностью: краситься в такую жару нелепо, идти вовсе без грима неуютно — не ровен час, широкие монархические массы опознают корреспондентку буржуазной газеты и побьют ее камнями. Для таких опасений были основания: слишком туманным казался повод, сподвигнувший народ в 35° объединиться на Варварке. В конце концов, скрыв лицо за широкополой шляпой, я не без дрожи двинулась на высокоторжественное собрание в "Зарядье".
Царь Михаил, как известно, замечателен тем, что ничем не замечателен. Он даже не правил, этим занимался его отец, патриарх Филарет. В связи с Петром I можно чествовать великие реформы, сегодня весьма поучительные; с Екатериной II — просвещенный абсолютизм, поучительный не менее; с Александром I — дней александровых прекрасное начало; с Александром II — царя-освободителя; с Александром III — царя-патриота. Даже в связи с Николаем I можно придумать, что бы такое отпраздновать. Но первый царь из династии Романовых ни к какой выдумке не располагает.
Пресс-справка, впрочем, извещала, что "с восшествием Михаила Федоровича на престол началось восстановление государства из 'великой разрухи'": святая правда, но правда и в том, что шестнадцатилетний Романов имел к этому самое косвенное отношение. Пресс-справка, погружая журналистов в славное прошлое, не скрывала, что нацелена в настоящее: главным событием выставки стала грамота об избрании Михаила на царство — "юридический документ, подтверждающий родство и преемство власти Романовых от Рюриковичей".
"Вот здесь и зарыта собака", — проницательно решила я, хорошо зная, что кровного родства Романовых с Рюриковичами нет, а божественное вряд ли нуждается в "юридическом документе". Но коли так говорится, то понятно, что празднуется: сама идея монархии, сама династия Романовых, один раз восстановившая государство из "великой разрухи" и, очевидно, призванная это делать впредь. Войдя во двор романовской усадьбы, я поглубже надвинула шляпу и стала злобно оглядываться.
Ничего ужасного взору не открылось. По двору ходило несколько ряженых, баба в тяжелом древнерусском уборе со стекляшками вместо жемчуга, прислонившись к киоску с надписью "Сувениры", что-то живо обсуждала с омоновцем. На специально расставленных стульях сидели приглашенные гости — дамы с веерами и знатные господа: замминистра культуры Михаил Швыдкой, директор Исторического музея г-н Шкурко, первый вице-предводитель Российского дворянского собрания кн. Лопухин, немецкий посол и какой-то знатный казак. Политиков не было. Погромщиков из "Памяти" тоже. Можно было смело не прятаться за шляпу. Когда пришел архиепископ Солнечногорский Сергий, начался молебен. Все встали, дамы куда-то спрятали веера и стали мелко креститься.
После молебна пошли речи. Архиепископ сказал что-то о нравственности и государственности и передал поздравления патриарха Алексия. Кн. Лопухин — о государственности и нравственности и прочел письмо к собравшимся от великой княгини из Мадрида. Знатный казак ни от кого приветов не передавал, но слова "нравственность" и "государственность" повторял беспрестанно. Либеральный Швыдкой, напротив, ни о нравственности, ни о государственности даже не упомянул, но зато помянул министра Сидорова, который велел кланяться. И словом, и делом второй ряд демонстрировал свою преемственность с первым, как Романовы с Рюриковичами в пресс-справке. Тема преемственности вообще господствовала. За исключением Швыдкого, все ораторы пытались связать благодетельное царство Михаила Федоровича с нынешним судьбоносным моментом, но кто теперь призван восстановить государство из "великой разрухи" и, главное, каким образом, осталось непонятным.
Я, было, думала дурочкой с сумочкой подкатить к какому-нибудь оратору и задать ему вопрос в лоб: "Вы за кого голосовали, за Ельцина или за Зюганова?", — но потом поняла всю его неуместность. Единственный смысл этой акции был в том, чтобы уйти от любого смысла. Молебен отслужили, речи сказали, в музей сходили, выставку отсмотрели, пирожков откушали, квасу попили, отрывком из спектакля "Борис Годунов" насладились и снова поели пирожков. Все. Остальное от лукавого. Утренник завершился сценой "У фонтана" из пушкинского "Годунова", где Самозванец объясняется с полячкой, — наверное, потому, что и спектакль мхатовский в том числе и про царей, и актеры согласились играть в жару, и во дворе усадьбы нашлось место, которое из импровизированного алтаря легко переделать в импровизированные подмостки. Но если бы кто-нибудь подобным образом пошутил к 300-летию Михаила Федоровича, то в жандармский участок отправились бы все: и актеры, и устроители, и ни в чем не повинные гости. Так что сегодня искать смысла не надо, он не предусмотрен, а если выходит, то невзначай и боком.
Впрочем, журналистов даже не заставили смотреть выставку, сразу пригласив на пирожки. Но я решила отличиться и помянуть Пушкина: все-таки "когда Романовых на царство звал в грамоте своей народ, мы к оной руку приложили". Одну эту грамоту и стоило выставить. Остальное — нестроевая рота. Портрет Михаила Федоровича середины XVIII века, то есть писаный спустя сто лет после смерти государя. Какой-то ковш, какая-то булава, шлем, братина. Несколько вещей, ни о чем никому не говорящих. Это не выставка быта, не выставка семьи и, разумеется, не выставка царствования. Это выставка того, что удалось выставить, типичная для сегодняшнего отношения к прошлому. Затерявшееся между "историей", "политикой" и "краеведением", оно никому, конечно, не нужно, но для всего сгодится, как юбилей милейшего и невнятнейшего Михаила Романова, который можно достойно отметить и навсегда забыть — как не было.