Необычное зрелище: идут общественные слушания по поводу строительного проекта, а местные жители, которые всегда против, аплодируют. Объект — дача Бенуа, будущий креативный центр. Его владелец и девелопер, председатель совета директоров ГК "Бестъ" Андрей Лушников размышляет о креативных пространствах Петербурга.
Фото: Лукьянов Сергей, Коммерсантъ
GUIDE: Можно ли дать определение креативного пространства?
АНДРЕЙ ЛУШНИКОВ: Это место, куда могут прийти люди, где можно сделать выставку, прочитать или послушать лекцию, посмотреть неформатный фильм, который не идет в обычных кинотеатрах, послушать концерт, не предназначенный для больших залов. Это пространство, где есть какое-то движение. Я не создатель контента — картин, музыки, фильмов, но я предоставляю пространство для этого, выбираю форматы для креативных площадок, хотя обычно их диктует место и его история. Например, почему в нашем проекте культурного центра "Бенуа 1890" появляется школа? Потому что исторически это было так: в советские годы там обучали рисованию. Почему нет, решили мы, попробуем школу!
G: Кстати, а насколько выгодно следовать "историческому духу"?
А. Л.: Учреждений дополнительного образования не хватает уже сейчас. Тем более вы знаете, что уровень образования снижается, буквально через несколько лет в наших школах будут давать только базовые знания, поэтому альтернативные предложения станут цениться, и тут появимся мы. Но в любом случае это здание планируется таким, чтобы его легко можно было переформатировать.
G: В Петербурге много креативных пространств?
А. Л.: Они есть: "Эрарта", "Этажи", "Ткачи", пытаются что-то сделать на фабрике "Скороход". Но в чистом виде самодостаточна только "Эрарта", остальное — развитие девелоперских проектов.
G: Поясните, в чем разница?
А. Л.: Это известный прием на Западе: чтобы повысить стоимость коммерческой или жилой недвижимости, туда приглашается креативная группа, которая получает часть площадей. "Этажи", скажем, привлекают интерес к бизнес-центрам вокруг, кроме того, этот проект уже арендует площади практически по коммерческим ставкам, это правильный арендатор — и креативный, и неубыточный.
G: А ваш проект к какой категории относится?
А. Л.: Скажем так, мне неинтересно, чтобы участки моей земли — а на Тихорецком нам принадлежат три участка — находились среди помойки, мне хочется, чтобы они были в хорошем окружении.
G: Тем не менее ваши коллеги строят апарт-отели, а вы занимаетесь возрождением сгоревшей древней дачи и обустройством галереи в коровнике. Почему?
А. Л.: Мы тоже строим апарт-отели. Креативное пространство — это еще одно направление, у которого пока нет четкого бизнес-плана, но само собой разумеется, что оно должно окупиться. Скорее всего, не раньше, чем через десять лет — возьмем эту цифру за оптимистичный прогноз. Впрочем, надо же делать иногда в жизни то, что нравится, а не только то, что приносит деньги.
G: На недавнем бизнес-форуме для молодежи говорили о том, что в городе то ли уже есть, то ли скоро сформируется креативный кластер, как вы оцениваете это заявление?
А. Л.: По крайней мере, тенденция наметилась. Благодаря тому, что появились места, где людям удобно собираться и проводить время (вроде Новой Голландии, территории на Крестовском острове), пришло понимание, что необходимо еще больше креативных пространств. Существующие площадки перегружены, вспомните, как было трудно попасть на тот же Фестиваль еды? А какие очереди в музеи по выходным? Чтобы попасть с ребенком в Эрмитаж в субботу, нужно отстоять целую очередь на улице! Не хочу критиковать Пиотровского, но почему, скажем, на Дворцовой площади запрещают устраивать каток? Во всем мире центральная площадь — это место притяжения людей, и они относятся к этому нормально, ничего не портят. Горожанам надо же где-то быть. Без них, конечно, все лучше сохраняется. Но разве не для них все строилось? Или другой пример: что делать, если люди живут в Озерках? Почему бы не создать что-то для них прямо там? У нас за КАД уже два города выстроили, там покупают квартиры состоятельные люди, петербуржцы, им тоже нужно где-то гулять, не все же время в магазинах проводить.
G: Говорят, что креативные люди не поедут работать на окраину, не променяют ни на что вдохновляющий исторический центр. Вы с этим согласны?
А. Л.: Это не так, креативные группы поедут туда, где будут востребованы и где для них создадут условия. За границей масса музеев и креативных площадок расположены за городом, и все равно туда едут и сотрудники, и посетители.
G: А с в вашей точки зрения, центр города исчерпал свой потенциал или нет?
А. Л.: Разумеется нет, почему бы не использовать как креативные пространства для молодежи старинные дворцы?
G: Почему же этого не делают? Из-за обременения дорогостоящим ремонтом?
А. Л.: Так все объекты такие — обремененные ремонтом. А мы конкретно не готовы вкладываться, например, в развитие Биржи на стрелке Васильевского острова, так как непонятен статус, неясно, кому принадлежит здание, а ведь кто хозяин, тот и должен финансировать ремонт.
G: Еще один вопрос: много ли в Петербурге, назовем их так, креативных девелоперов? То есть предпринимателей, готовых инвестировать не в жилье или торговую коммерческую недвижимость, а во что-то пока неясное, эфемерное?
А. Л.: Среди тех, кого знаю я, — человек пять-десять. Мне кажется, в основном это должны быть местные люди, у которых локальный бизнес. Многие начинают с благотворительных фондов, с адресных пожертвований, а потом видят, что можно сделать что-то хорошее для города в целом, для будущего. В любом случае начать надо с того, чтобы не думать о том, вернутся ли к тебе твои деньги.
G: Говоря о статусах: может ли Петербург претендовать на звание креативной столицы? Чувствуется ли готовность властей идти навстречу новому креативному классу и тем, кто будет создавать для него особые условия?
А. Л.: Ответ: нет, не может, не чувствуется, не идут нам навстречу. Мы, например, работаем с КГИОП, а его позиция заключается в том, что все должно остаться таким, каким было. Понятно, что если дать волю девелоперу, то появятся сплошные стеклянные ларьки, но есть же какие-то формы цивилизованного взаимодействия! В Лондоне есть, в Берлине — тоже, в Хельсинки же как-то так делают, что не строится откровенно ужасных вещей в центре города. Почему мы не можем и сохранять, и развивать? У нас вечно баланс нарушен. Причем к нам же никто не приходит с готовыми материалами, не говорит, как сделать. Мы сами ищем старые фотографии дачи Бенуа, старинные чертежи, перерабатываем массу информации по каждому фронтону, по каждому окну, куску трубы, кровли. Это нам приходится доказывать, проводить экспертизы, что было так, а не иначе. Конечно, мы стремимся внести в проект что-то новое, скажем, больше стекла, новые материалы, но порой просто нельзя воссоздать в точности так, как было. Элементарный пример: дача была деревянной, пожарная инспекция никогда не согласует нам деревянное помещение, где должны находиться дети, а КГИОП требует воссоздать деревянную постройку. То есть требования одного государственного органа идут вразрез с требованиями другого. Это еще одна причина, по которой мы работаем именно с отечественными архитекторами, а иностранцев приглашаем только для проектирования дизайна внутри, — в наших нормативах они бы просто не разобрались. Мария Лушникова, руководитель проекта (она и с семьей Бенуа встречается, и с Русским музеем в этом направлении работает), и наши специалисты из строительного департамента, и представители архитектурно-реставрационной мастерской Елены Шаровой по три раза в неделю бывают в КГИОП, уже, кажется, купили туда абонемент.
G: Для вас все это большая головная боль?
А. Л.: Безусловно, каждый поход в КГИОП — это стресс. Но мы стараемся относиться к этому делу как к увлекательному историческому расследованию. Если так смотреть, то получается даже романтично.