Признаюсь, я не писал нижеследующую историю. Я обнаружил сложенный вчетверо лист в правом кармане пиджака костюма, арендованного на киностудии по случаю вечеринки. Обе стороны занимал набранный на компьютере текст. В левом кармане оказался диапозитив в рамке. Все интересно в обрывках. Этот спорный факт и запечатленные на слайде машины вызвали желание поделиться находкой с читателями.
Арон Гольдман питал слабость к курортным романам. Заводил их летом в Юрмале, куда наезжал из родной Риги по выходным на электричке. Некоторые сочтут Арона прижимистым, он же видел себя принципиальным. Однажды решив не искать удовольствий дальше черты, за которой не курсирует общественный транспорт, он хранил верность слову. В беседах с друзьями - преимущественно, аквариумными рыбками - Арон характеризовал свой метод как "сладкое тождество усилий и результата".
В то лето случай свел его с москвичкой Женей. Модельер, умница, некогда член институтской команды по баскетболу, она наблюдала мир почти с двухметровой высоты. Из школьных уроков физики Арон вынес самое полезное: отливной демонстрационный стакан, портрет Блеза Паскаля, надолго заменившего ему отца, и знание о том, что чем выше от земли воздух, тем реже в нем расположены молекулы. А значит - тем меньше оказываемое сопротивление!
Гольдман принялся за дело. Завтраки на крыше лучшей гостиницы взморья под аккомпанемент джазистов сменяли прогулки на яхте, их - снятый на двоих кинотеатр с просмотром любимого Жениного фильма, о котором она позабыла, услышав в телефоне голос Демиса Руссоса - гостивший в Юрмале с концертом грек пел свой хит "Сувенир" только для нее.
Долго так продолжаться не могло. У Гольдмана кончались деньги. Однако ему было все равно. Говорят, тот не жил полной жизнью, кто не знал бедности, войны и любви. В ту неделю Гольдман свел и без того краткий афоризм к одной любви - чувству, выражавшему все прочие явления низшего порядка.
Их последний день вместе память Арона сохранила на манер узкопленочного любительского фильма: без звука и с размытым изображением. По шоссе вдоль отделяющих его от моря сосен едет автомобиль с открытым верхом. Женя на пассажирском кресле показывает, как "взлетает самолетик": она подставила руку встречному ветру, и тот, чуть выждав, плавно отводит сложенную ладонь назад и вверх. Сцена пикника в дюнах состоит из купленных у рыбаков копченых окуня и угря, реприз на темы фрагментов из фильма "Жестокий романс", смеха и каких-то важных слов, которые от случайных зрителей сносит все тот же услужливый ветер. Запущенный парк санатория "Кемери". Машина катит по тенистым пешеходным дорожкам. Гуляющих, способных испытать духоподъемную силу возмущения, нет. Есть две резвящиеся на памятнике академику Павлову девочки - корчат рожицы и показывают языки. Финальные кадры. Парочка стоит перед мостом, ведущим на искусственный островок с ротондой. Женя задумчиво смотрит на бывший кофейный павильон. Тут Гольдман всегда начинает слышать звук.
- Вот здесь я оставлю я к о р е к, - говорит она.
- Что?
- Якорек. Я оставляю якоря в местах, где мне было хорошо. И потом мысленно в них возвращаюсь. К примеру, восточная стена родительского дома в Евпатории. На нее с утра падают лучи солнца, и уже к полудню каменная кладка теплая. И так - с самого детства...
Договорив, Женя потянулась к Арону.
- Ну же, детка, не робей, - чуть слышно прошептал он.
- Я и не думала!
- Это я себе... - признался от неожиданности Арон и сделал ответный шаг.
Это был ничтожный шаг для всего человечества. Но каким огромным он стал для Гольдмана! Арон почувствовал, что исчез. Кончился. Перестал существовать вместе со всеми своими тревогами, сбывшимися и не очень мечтами, нанесенными и полученными обидами, желанием быть любимым. Он не чувствовал ни ног, ни рук, ни головы. Гольдман до сих пор не может описать то состояние. Но каждый раз, когда он тщетно пытается воскресить пережитое, ему на ум приходят вычитанные у Дайсэцу Судзуки слова: "Пребывать в состоянии чистого сознания - значит пребывать с Богом до того, как он сказал: "Да будет свет"".