Константин Меладзе: «Я, может быть, и выкарабкался только благодаря работе с Валерием Тодоровским»

В 2013 году продюсер КОНСТАНТИН МЕЛАДЗЕ работал над музыкой к сериалу Валерия Тодоровского «Оттепель», писал новые песни для своих подопечных артистов, а также судился за бренд “ВИА-Гра” и разводился с женой. БОРИС БАРАБАНОВ воспользовался запуском «Оттепели» в телеэфире как поводом для разговора с композитором.

— Правильно ли рассматривать вашу работу над музыкой к «Оттепели» как продолжение работы над «Стилягами», для которых вы тоже делали саундтрек?

— Да, потому что Валерий Петрович (Тодоровский.— “Ъ”) продолжает историю того времени. Я постарался войти в роль кинокомпозитора конца 1950-х—начала 1960-х годов.

— Например, Андрея Петрова…

— При всем уважении к великому Андрею Петрову, я в большей степени ориентировался на Нино Роту. Примерно такая музыка звучала тогда в итальянских фильмах, ну и в наших тоже, конечно. Пришлось искать аутентичные синтезаторы, электроорганы, которых очень много в аранжировках. Это оказалось сложнее, чем найти, скажем, барабаны той поры. А когда настало время сведения, мы слегка «испортили» звук, чтобы он не был таким лощеным, как сейчас, чтобы он был таким ламповым, грязноватым. В этом фильме в итоге много инструментальной музыки и всего две песни.

— И исполнили их непрофессиональные певцы.

— Как и в «Стилягах», я сначала пробовал записывать эти песни с известными вокалистами, профессионалами. Но вы понимаете, какая штука: пение настоящих современных певцов и певиц не ложится в кино Валерия Петровича. В его фильмах нужно петь актерски, не голосом, а душой. Этот профессиональный подход, с мелизмами и так далее, убивает чувство стиля. Так что и в «Стилягах», и здесь поют в основном те, кто играет роли.

— Как зовут актрису, которая записала заглавную песню «Оттепели»?

— Паулина Андреева. Она никогда не пела раньше. Мы записали песню дважды. Сначала она ее спела просто для того, чтобы я прикинул, как это может звучать. И во второй раз она записала песню набело, после окончания съемок. Разница была колоссальная. Прожив роль, она уже пела просто безупречно. Такое чудо. Со второй песней задача была сложнее, там поют все актеры, причем под аккомпанемент оркестра, похожего по составу инструментов на оркестр Утесова. И там нужна была точная стилизация под 1959–1961 годы.

— Вопрос о том, что профессионально, а что нет, встает каждый раз, когда говорят о шоу «Голос». Вы ведь продюсировали два сезона его украинской версии. Вам не кажется, что на постсоветском пространстве есть некий железобетонный стереотип: петь профессионально — значит петь широко, высоко, звонко, без полутонов, обязательно показывать все свои октавы?..

— Российский «Голос» — блестящее телевизионное шоу, одно из лучших за последние годы. Я восхищен тем, как это сделано на «Первом канале», тем, какое внимание удалось привлечь в принципе к музыке. Но у телевизионного шоу свои законы. Это должно быть удобоваримо, эффектно, ярко, четко, доходчиво, не должно быть никаких полутонов. Любой рядовой телезритель должен быть в состоянии оценить качество пения участников. В «Голосе» есть ребята, совершенно замечательно исполняющие кавер-версии. Но поверьте специалисту: ничего общего с реальным шоу-бизнесом это не имеет. Голос является одной из многочисленных составляющих настоящей звезды. Это всего лишь инструмент, как труба или виолончель, и все зависит от того, кто на нем играет. Само по себе качество инструмента не является залогом успеха. Эти люди должны создать некое свое понимание современной музыки. Из тех, кто проходит этот проект, мало у кого есть шанс пробиться в настоящие звезды. Из тех участников украинского «Голоса», которые соревновались, когда я был продюсером, ничего существенного ни с кем не произошло. В первом российском «Голосе» — примерно то же самое.

— Когда была «Фабрика звезд», было модно ругать это шоу за то, что на нем «лепят» таланты на пустом месте, что молодые артисты попадают в кабалу к продюсерам, что эти искусственно созданные звезды вытесняют мэтров-профессионалов. Посмотрев «Голос», понимаешь, что как раз это и нужно — вытащить из артистов что-то, кроме голоса, а потом дать им репертуар и работу, чтобы им было с чем ездить на гастроли.

— Безусловно. Что ребята, которые приходят на «Фабрику звезд», что те, кто приходит на «Голос»,— это все сырье, из которого нужно вылепить артистов. А эффективных продюсеров у нас чрезвычайно мало, и больше их не становится. И в кино та же ситуация. Продюсеров не хватает, свежих лиц, которые могут сделать кассу фильму, тоже мало. И получается, что замечательное сырье, которое мы видим на «Голосе», оказывается не у дел. Все продюсеры загружены под завязку, и этих замечательных ребят они не берут. В том числе и я не взял в свой продюсерский центр никого из украинского «Голоса».

— При такой загрузке нет ли ощущения усталости, пустоты?

— Песни писать я по-прежнему люблю. Другое дело, что писать их сложнее, чем 20 лет назад, потому что сейчас я совсем не имею права ошибаться. Мои артисты ждут первых мест в хит-парадах и полных залов. От меня зависит их благосостояние и карьера. Я должен с первого выстрела попадать в десятку. А раньше я писал, что хотел, и мне было плевать, пойдет эта песня на радио или нет.

— Но бывает ведь, что все сделано по правилам, а на радио песню все равно не берут. Я говорю о «Провансе» Елки, к которому вы тоже приложили руку.

— В 2010 году моя сестра Лиана и ее сопродюсер Алена Михайлова прислали мне готовые песни, предназначенные для репертуара Елки, из которых мне нужно было выбрать потенциальный хит и немного его причесать. Там была демозапись, в которой пел сам автор песни Егор Солодовников. Нельзя сказать, что я корпел над этой песней месяцами. Я за неделю сделал аранжировку, потом в Киев приехала Лиза, и часа за два мы записали вокал. Четыре месяца эту песню пытались распихать по радиостанциям. Никто не хотел брать. Хоть я и пытался сделать этот продукт удобоваримым для радиостанций, но Елка — артистка настолько самобытная и несовковая, что радиостанции побаивались. Даже само слово «Прованс» — пойдет, не пойдет… Многие люди на тот момент просто не знали, что это такое. Но потом песня пошла в народ и до сих пор, кажется, звучит из каждого утюга.

— В «Оттепели» вы подняли целый пласт женской лирической песни, в связи с которым вспоминают, прежде всего, Эдиту Пьеху и Майю Кристалинскую, но там было множество других уникальных голосов.

— Я нашел очень много этих песен в YouTube. В том числе в исполнении малоизвестных по нынешним меркам певиц. Среди них были такие, которые пели совсем американизированно и альтернативно. Лариса Мондрус и иже с ней были гораздо более стильными и раскованными, чем лидеры этого направления. Наша эстрадная музыка в 1960-е годы вообще была ближе всего к западной. Позже, когда оттепель закончилась, наши пути разошлись. За музыкой стали следить, стали держать ее в узде. В 1970-е годы у нас появились совсем другие кумиры, в том числе ВИА, которые изобрели какой-то свой жанр. Когда я учился в школе, советскую музыку уже не слушал никто.

— Как вы считаете, потенциал «Стиляг» как феномена был реализован до конца?

— Мне кажется, успех этого фильма даже превзошел ожидания. И это при том, что мюзикл все же «не наш» жанр.

— Но вот театральная-то версия «Стиляг» так и не появилась. Хотя по всем законам жанра это напрашивалось. Такие мюзиклы должны играть на сцене годами.

— Вообще, у нас все для этого готово — есть музыканты, певцы, партитуры. Но пока музыка из «Стиляг» живьем не исполнялась ни разу. И если такой мюзикл и поставят, то, весьма вероятно, не в России. Я, может быть, открою сейчас тайну, но этим летом велись переговоры с бродвейскими продюсерами. Приезжала весьма представительная делегация из Нью-Йорка. Был долгий-долгий разговор. Они в совершеннейшем восторге от того, что мы сделали. Но о судьбе этого проекта лучше знает Валерий Петрович.

— Если судить по сообщениям СМИ, вы на суды сейчас тратите чуть ли не больше времени, чем на музыку.

— Вообще не трачу. Ноль времени. У меня есть юридическая служба, которая меня избавила от этих забот. Весь мой менеджмент должен создавать мне комфортные условия для творчества. Я не хочу заниматься ничем, кроме творчества. Вы наверняка имеете в виду группу «ВИА-Гра». Мне группой «ВИА-Гра» сейчас заниматься хочется. Поэтому я ею заниматься буду. А помехи юридического или хозяйственного плана пусть устраняют те, кому это положено делать.

— Неужели не было момента, когда вы почувствовали, что можете потерять «ВИА-Гру»?

— Ни секунды. С какой стати я должен терять то, что является моим и только моим, то, что я создал своими способностями и тысячами часов в студии и на съемках? Поверьте, никаких оснований для беспокойства у меня нет.

— У вас ведь и на совсем личном, семейном фронте в этом году было неспокойно. Есть творцы, для которых проблемы в частной жизни только стимулируют творчество, для кого чем хуже дома, тем лучше песни пишутся. Других это полностью выбивает из колеи. А у вас все ровно?

— То, что пишет пресса обо мне, моих родственниках или моих артистах, имеет отдаленное отношение к правде. Нет, я не подпитываюсь от депрессий, это точно. Приличные песни у меня получались и когда я был в бодром состоянии духа, и когда был в депрессивном. В своих песнях я чаще всего пишу о себе, о том, что я пережил. Музыку к «Оттепели» я писал в очень тяжелый период. Я, может быть, и выкарабкался только благодаря работе с Валерием Тодоровским над этим фильмом.

— С поп-музыкой у вас все более или менее ясно, есть Валерий Меладзе, «ВИА-Гра», Полина Гагарина… А чего еще от вас ждать в экспериментальном поле?

— Сейчас я взялся за самое рискованное предприятие в своей карьере. Я начал писать балет. Это современный балет, который я делаю с американским хореографом Дуайтом Роденом, он написал либретто. Мы записываем музыку в Киеве, но это экспортный продукт. На этот раз в основе музыка 1920-х годов. Потому что балет будет называться «Великий Гэтсби».

— Вы это придумали до фильма База Лурмана или после?

— Нельзя сказать, что я выбирал тему. Тему выбирали продюсеры, а я в данном случае, слава богу, выступаю в роли композитора, а не продюсера.