"Если мы хотим, чтобы искусство начиналось у нас дома, нам следует убрать оттуда все лишнее"
С мая по сентябрь в лондонском Музее Виктории и Альберта проходит большая ретроспективная выставка Уильяма Морриса, посвященная 100-летию со дня его смерти. В честь этой даты еще несколько английских музеев развернули экспозиции, связанные с Моррисом, художниками его круга и движением "Искусство и ремесла". Многие европейские газеты опубликовали в связи с выставкой статьи, в которых юбилейная экспозиция стала лишь поводом для рассказа о разносторонней деятельности этого фантастически неутомимого человека и ревизии эстетических и социальных идей, которые он страстно отстаивал и с энтузиазмом претворял в жизнь. Из этого интереса музей старается извлечь максимальную пользу, приурочив к ретроспективе широкую продажу новых сувениров, альбомов и открыток, а также лицензий на до сих пор не использованные эскизы Морриса — от узора галстука до обивки подушек.
Уильям Моррис за свою жизнь (1834-1896) сделал исключительно много: посмертное собрание его сочинений, куда входили поэтические сборники, утопический роман "Вести Ниоткуда", переводы исландских саг, эссе об искусстве и политике, тексты речей в защиту искусства, ремесел и прав угнетенных рабочих, составило 24 тома. Он основал общество охраны архитектурных памятников и был лидером движения "Искусство и ремесла". Он придумал более 600 рисунков для гобеленов и обоев, своими руками делал мебель и изразцы, печатал книги и декорировал интерьеры, он умел ткать, вышивать, окрашивать пряжу по старинным рецептам и отлично формулировать лозунги ("Искусство народа и для народа", "Коммерция для человека, а не человек для коммерции").
Моррис провел отведенные ему годы в борьбе за социальную и эстетическую справедливость, ненавидя уродство вещей так же неистово, как и уродство социальных отношений. Он сражался с пошлостью обывательского вкуса ("Вульгарность — специальное изобретение викторианской эпохи"), не задумываясь о невозможности одержать победу в этой битве. При этом оставался удачливым предпринимателем, и основанные им фирмы по оформлению интерьеров успешно обслуживали верхушку среднего класса ("Я трачу жизнь, поставляя свинскую роскошь богатым"). Современники утверждали, что Моррис "обладал широкой и благородной натурой, великодушием и щедростью, редко встречающимися у художников".
Возможно, это редкостное великодушие и страсть к установлению социального и эстетического равенства, а не только забота о процветании первой основанной им интерьерной мастерской, заставили Морриса оставить свой новый дом в графстве Кент, построенный по проекту его друга и соратника архитектора Филиппа Уэбба в 1859 году. Red House, сложенный из красного кирпича, вошел в историю архитектуры и дизайна как один из первых образцов тотального произведения искусства, где архитектура органично сливалась с природой, а все детали интерьера и мебель были подчинены одной художественной идее — функциональной простоте, такой, как она виделась в те времена. По крайней мере известно: Уэбб следил, чтобы каминная решетка не была слишком вычурной и "сочеталась со святостью пламени". Для этого дома Моррис сам сделал мебель, довольно неуклюжую, но в стиле всю жизнь боготворимой им готики.
Фирма Morris & Co. позволяла осуществлять реформистские интерьерные проекты, пропагандировать правильный вкус и новые эстетические ценности, "внедрять малое искусство в жизнь", следить, чтобы не только собственный дом Морриса, но и другие дома были не перегружены вещами, а вещи деталями. При этом, рассказывают очевидцы, пожелания клиентов в расчет не принимались, потакать их неразвитому вкусу и пристрастию к роскоши Моррис не собирался. Заказчики мирились, поскольку мастерская быстро входила в моду. Ситуация, естественная для дизайнеров ХХ века, всегда знающих, как должна выглядеть правильная вещь и идеальная среда, и только к концу жизни иногда задумывающихся, по какому праву они навязывают свой вкус обществу, была немыслима для викторианской Англии.
В современном постмодернистском дамском романе "Женщина французского лейтенанта" Джон Фаулз попытался реконструировать ощущения человека викторианской эпохи, строящего жизнь согласно моральным нормам своего времени. И хотя нормы эти как будто всем известны, а викторианское ханжество вошло в поговорку, нынешнему читателю, живущему после торжества не одной сексуальной революции, все кажется, что Фаулз передергивает: нравственные муки джентльмена выдуманы, а мятежная и мятущаяся героиня — сама редкостная ханжа. Кстати, в финале романа она находит понимание и успокоение среди некого сообщества свободных художников и поэтов, прообразом которого послужил круг прерафаэлитов, в центре которого находился Моррис. Его жена Джейн Берден стала после смерти Элизабет Сиддаль любимой моделью художников прерафаэлитов, живым воплощением идеала женской красоты. Данте Габриэль Россетти рисовал жену Морриса так же исступленно и самозабвенно и так же страстно и нервно обожал ее, как прежде прекрасную и кроткую Сиддаль. Участие в любовном треугольнике было тягостно для Морриса и, как пишут мемуаристы, заставило его с особой страстью отдаться общественной, художественной и поэтической деятельности. Поэзия Морриса после сердечных огорчений стала эпичнее и печальнее.
Как непонятны нам суровые моральные нормы моррисовского времени, так же смутно представляем мы и эстетические. Хотя викторианский быт достаточно подробно документирован, моррисовский ужас перед ним сегодня разделить решительно невозможно. Многие предметы того времени кажутся скорее наивными, чем воинственно пошлыми, пышно обставленные залы — забавными, а не чудовищными, любовь к декору — не преступлением. Работы же самого Морриса видятся безусловно принадлежащими викторианской эпохе.
Сегодняшнего пристального взгляда материальное наследие Морриса не выдерживает — интерьеры, казавшиеся современникам вызывающе аскетичными, выглядят перегруженными, рисунки для обоев — безнадежно пестрыми, орнаменты — малоизящными, книги — излишне затейливыми. Кстати, настоящие денди замечали это и в те годы. "Я много видел комнат, испорченных обоями: когда все сплошь покрыто узорами, комната становится беспокойной и взору не на чем отдохнуть. Каждый обладающий художественным глазом должен ценить покой чистого цвета", — писал Оскар Уайльд именно по поводу моррисовских раппортов. Насаждаемый Моррисом стиль так и не стал полноценным стилем, а только расчистил дорогу модерну. Книги по истории модерна, особенно английские, обычно начинаются текстом о Моррисе, помещенном в вводной статье.
Однако деятельность Морриса легко описывать в терминах, которые при его жизни не существовали. По сути он занимался проектной деятельностью, проектируя и отдельные предметы, и образ жизни. Его фирмы-мастерские, где все выполнялось вручную ("машина не в состоянии создавать прекрасные вещи"), историки считают прообразом современных дизайн-центров. Моррис был верен идее тотального дизайна, в его времена еще не сформулированной, и занимался проблемами организации среды, хотя и не употреблял этих слов.
В отличие от материального наследия, именно идеи Морриса, которые принято считать наивными и утопическими, не только не устарели, но и чудесным образом воплотились в жизнь, приведя к результатам, о которых он и не помышлял. Моррис мечтал, чтобы настоящие художники создавали прекрасные бытовые предметы — эту мечту осуществили и мастера модерна, и немецкие и русские конструктивисты, и великие дизайнеры XX века. Многие тиражированные промышленностью вещи стали достойным воплощением эстетических идеалов и заняли свое место в экспозициях художественных музеев. Красота, отвергнутая современным искусством, воплощается в благородстве форм электробритвы "Браун", в изысканном силуэте "опеля", орнамент, изгнанный из архитектуры, украшает дивную оберточную бумагу. Моррис мечтал о социальном равенстве, и шведская модель социализма, пожалуй, не разочаровала бы его. Моррис хотел, чтобы частный дом перестал быть частным делом каждого, чтобы интерьеры не были эклектичными, и сейчас все больше людей пользуются стандартными мебельными гарнитурами и услугами профессионалов для устройства своего жилища. Моррис жаждал, чтобы большое искусство органично слилось с жизнью, и на телевизионных экранах миллионы людей могут видеть, как в рекламе электроплиты статисты разыгрывают картину его приятеля Джона Эверетта Миллеса "Лоренцо и Изабелла", написанную в 1849 году, для которой позировали и братья Россетти, и другие друзья-прерафаэлиты. Прекрасное "Ниоткуда", о котором Моррис писал в своем утопическом романе, оказалось отчасти цивилизованным миром конца XX века.
Вообще, ближний круг Морриса как-то особо и по сей день любим массами — прекрасные лица Джейн Берден и Элизабет Сиддаль украшают дешевые издания современных романов, ежедневная газета иллюстрирует поэтические публикации то репродукциями демонического Мэдокса Брауна, то казавшимися жеманными еще в прошлом веке акварелями Данте Габриэля Россетти. Неудивительно, что благодаря ностальгической моде на британских прерафаэлитов Моррис сейчас вновь оказался на пике популярности. Спустя столетие после его смерти компания Morris & Co. с удовлетворением замечает: "Индия, Канада, Америка, Австралия и континент — везде есть верные поклонники стиля Морриса".
ОЛЬГА Ъ-КАБАНОВА
Выставка в Музее Виктории и Альберта открыта до 1 сентября