Сплав для войны и вечности

С экономической наукой я впервые столкнулся лет в восемь, когда отец принес с работы небольшой металлический брусок. Брусок блестел дымным и синим.

Отец был шлифовщиком, он, как все люди послевоенного воспитания, был в близких отношениях с миром материалов — любой предмет, состоящий из однородной материи, не мог не рассматриваться как то, что надлежит преобразовать в вещь. Я не унаследовал его рук, от него мне досталось только это отношение к количеству однородной материи. Вот большой кусок кожи — он может стать частью ботинка. Вот обрезок доски — он станет частью дачного крыльца. Вот кусок полированного графита, отрез ткани, моток веревки, осколок малахитового самородка, слиток оловянного припоя, вот бог весть от чего винтики. Все это посредством отца найдет свое место, раскроет свои свойства и станет вещью или частью вещи. "Натюрморт" Иосифа Бродского, тоже послевоенного мальчика, уже был написан, и отец бы, вероятно, одобрил то, что сказано было в нем про вещь, но для меня слова тогда были совсем другими — важными, но бесполезными. Другое дело — брусок: он был очень тяжелым и блестящим, у параллелепипеда (очень трудное слово) были отполированные грани, его жалко было отдавать.

Это была нержавеющая сталь.

Отец объяснил мне, что этот металл не ржавеет. Что он не подвластен времени. Что он не боится кислоты и высокой температуры. Что он, по существу, не боится вообще ничего, и обрабатывают его алмазным инструментом. Про алмазную крошку я тогда уже все знал и воспринимал ее просто. Отец умеет многое, что не нужно понимать, а нужно принять как должное и обыкновенное чудо. Например, ему подвластны алмазы, самое твердое, что есть в мире. Ими он режет стекло: в стеклорезе есть маленькая точка, проводящая линию по абсолютно гладкой, блестящей поверхности, и поверхность, по которой легко постукивают снизу, распадается точно по прямой на две. Это математика и физика, химия и технология. Это умеют взрослые, они умеют ненадолго завораживать. Но потом другой мир, в котором есть деревья, царапины и чужие люди, забирает тебя к себе, и это важнее.

Я плохо понял то, что отец объяснял мне про нержавеющую сталь, но главное уловил. Момента этого я не помню, но он произошел. Еще мгновение назад я ничего не понимал. Сразу после этого в руках у меня оказался обыкновенный кусок вечности.

"Папа,— спросил я с дурным блеском в глазах,— зачем, если есть нержавеющая сталь, что-то делают из обычного железа?"

Дети быстрее, чем взрослые, настолько, что это, став взрослым, становится просто невозможно вспомнить. В один момент я выдумал целый мир, в котором из нержавеющей стали было все, кроме деревьев и нас. И это было восхитительно, и я был Эйнштейном: есть такой материал, который навсегда, и только я прямо сейчас догадался, зачем он на самом деле нужен. И делать блистающий мир нужно было прямо сейчас, по моей команде.

В этом мире были металлические дома с металлическими дверями, в которых металлические блистающие шкафы были полны металлической посуды, а в металлических рамках в окнах отражались металлические горшки с геранью. Стальные плашки паркета я разглядывал в стальных листах потолка. По стальным дорогам летели стальные автобусы к стальной Москве, где на холме сиял стальной Кремль, и только звезды его были рубиновыми, потому что я так хотел. В руках у меня был металлический брусок, из которого все это выросло и пребудет навеки.

Нержавеющая сталь в 1913 году была окончательно придумана Гарри Брирли в Великобритании, в Шеффилде — он искал сплав для ружейного дула, экспериментируя с железохромистыми сплавами. Не то чтобы Брирли изобрел что-то новое. До него в 1911 году подобные же коррозионно-стойкие сплавы изобретали инженеры Круппа в Германии. До них во Франции с 1904 года бруски такого материала для экспериментальных целей производил Леон Гийе. До него в последнем десятилетии девятнадцатого века металлургический процесс, позволяющий производить низкоуглеродистые сплавы хрома и железа, изобретал и исследовал в Германии Ганс Гольдшмидт. За семьдесят лет до Гольдшмидта свойства сплавов хрома и железа во Франции изучал Пьер Бертье. За несколько веков до него не подверженные коррозии сплавы умели делать арабы в Дамаске. За тысячу лет до них в Дели царь Кумарагупта I поставил в честь своего отца, Чандрагупты II, стальную колонну, которую и по сей день почти не тронула ржавчина. До Кумарагупты I государство Гуптов воевало мало, но его сын часто вступал в неудачные войны. Имена последних царей этой династии неизвестны, сохранили ли они технологию производства нержавеющей стали — неизвестно. Скорее всего — нет. Да и Гарри Брирли стал в 1913 году изобретателем нержавеющей стали случайно. Два года Шеффилдская металлургическая компания, в которой он работал, рекламировала в местных газетах столовые приборы из сплава, который впервые в мире был назван non-rusting steel. Затем вилки, ложки и ножи поплыли через океан, где материал, из которого они были сделаны, получил патентную охрану и привычное название — stainless steel.

Все имеет цену, пояснил мне отец. Не бывает самого лучшего материала, из которого можно сделать все. Нержавеющая сталь — это часто дорого, поэтому просто не нужно. И ее сложно обрабатывать — сложно, а значит, дорого. А дорого — значит, недоступно для кого-то. Кому-то чего-то не хватит. Лучшее — это то, из чего нужно делать, а не то, из чего хотелось бы. Самое дорогое, самое блестящее, самое стойкое — не всегда лучшее. Искать и находить, для чего пригоден этот материал,— в этом смысл.

Слово "экономика" не было произнесено, да я бы его и не понял. В этот момент мой мир деревьев и взрослый мир стали соединились в один. В нем мало было места вечности, потерявшей блеск, все стало иметь цену, а затем и стоимость. Синий блестящий волшебный брусок получил свое чуть презрительно звучащее имя — нержавейка. Где-то он до сих пор лежит, если отец не успел превратить его во что-то еще.

В молодости отец хотел стать хирургом. Не стал им и я, несмотря на все усилия отца. Хирургические инструменты делают именно из такой стали. А вечность — конечно она существует.

Дмитрий Бутрин

Весь 1913 год