В мастерской Павла Корина до самой его смерти в 1967 году стоял огромный холст. Подготовленный, загрунтованный еще в 30-е годы — и пустой. Своей главной картины, о которой Корин мечтал годами и десятилетиями (ни одна вещь в истории русской живописи, кажется, не готовилась так долго и так трудно; разве что ивановское "Явление Христа народу"), он так и не смог написать. Что ничуть не мешает сейчас этой ненаписанной картине — "Русь уходящая" — то и дело быть предметом обсуждения, правда, чаще, скажем так, публицистического.
Создатель триумфальных мозаик станции метро "Комсомольская кольцевая" и канонических портретов Кукрыниксов и маршала Жукова, лауреат Сталинской и Ленинской премий был мало того что выходцем из семьи палехских потомственных иконописцев. Мы бы, вероятнее всего, и имени его не услышали, если бы не великая княгиня Елизавета Федоровна. Это она как-то заметила в 1911 году молодого палешанина, приехавшего в Москву доучиваться на иконописца, и направила его к Нестерову, который в то время расписывал для нее храм Марфо-Мариинской обители. И Нестеров, по его словам, не мог нарадоваться на нового ассистента: "Точный, исполнительный работник, с инициативой, со строгим вкусом, с достаточной подготовкой для того, что ему пришлось делать у меня. Имея такого помощника, как Корин, уезжая в Питер, в деревню или еще куда, я был совершенно спокоен, что без меня время не будет потеряно".
Нестеров немедленно взялся за образование помощника, отправив его учиться в Академию живописи, ваяния и зодчества и побуждая знакомиться с музейными коллекциями Москвы и Петербурга. Главным потрясением для молодого художника оказалось, кстати сказать, именно "Явление Христа", и велик соблазн заподозрить, что замысел собственного ответа Иванову, смутная и неоформившаяся идея какого-то живописного эпоса, грандиозного и многофигурного, именно с того самого момента у него в душе и вызревал, только повода не было и не было сюжета.
«Схимоигумения», 1935 год
Появился он только в 1925-м, когда Корин наблюдал бесконечные толпы людей — от недобитого (и не ушедшего к обновленцам) высшего духовенства до калек и нищих,— собравшиеся на похороны патриарха Тихона. "Это же картина из Данте! Это "Страшный суд" Микеланджело, Синьорелли!" — на совсем не палехский, заметим, лад подбирает Корин сравнения в дневнике. И прибавляет: "Написать все это, не дать уйти. Это — реквием!"
Он пишет десятки портретов-этюдов, уговаривая попозировать и ветхих схимников, и сановных настоятелей, и легендарного протодиакона Михаила Холмогорова, и старенького митрополита Трифона (Туркестанова). Как на него в 30-е не навесили контрреволюционный заговор или еще что-то расстрельное, непонятно. Сначала, видимо, помогал патронаж Нестерова. Потом — уже куда более неожиданная опека со стороны Горького. Писатель не только дал Корину совет сменить название для будущей картины (заменить "Реквием" на "Русь уходящую" — так звучало хоть чуточку нейтральнее: при случае можно было развернуть дело таким образом, что художник, мол, не оплакивает трагедию русской церкви, а обличает отжившее прошлое). Горький выхлопотал Корину новое жилье и новую мастерскую, а также вывез его в Италию — чтобы посмотреть на Микеланджело, Синьорелли и прочих воочию.
Почти 25 лет Корин пытался скомпоновать эти этюды в единое целое. Фоном он думал сделать то Иосафатову долину, то (как у Иванова) итальянский пейзаж, потом возникла Соборная площадь и, наконец, интерьер Успенского собора. На последнем варианте художник и остановился, работая над окончательным эскизом — только по нему мы и можем себе представить, какой Корин видел свою "Русь уходящую".
Эскиз картины «Русь уходящая», 1935–1959 годы
Сложно сказать наверное, отчего он так и не начал хотя бы размечать холст. Может быть, потому что многолетний замысел так и не выкристаллизовался. В самом деле, эскиз уже довольно далеко ушел от первоначального намерения — зафиксировать уходящее дореволюционное русское православие. В центре картины видны белые куколи стоящих рядом трех советских патриархов, и Тихона, и Сергия, и Алексия I (а справа на переднем плане по странному стечению обстоятельств оказался иеромонах Пимен, который уже после смерти Корина станет четвертым патриархом). То есть получается, что речь не о прощании, а о преемственности — трудной, мучительной, неминуемо требующей некоторой идеализации, но все-таки преемственности. Так или иначе эскиз получился малоудачным — достаточно сравнить портретные этюды и то, как неловко, механически они соединены в эскизе, с детскими ошибками в пропорциях, соразмерности и композиции.
Но даже в таком виде "Русь уходящая" еще в перестроечные времена воспринималась как еще одно упоительное видение на тему "России, которую мы потеряли", примерно на одном уровне с ностальгическими бытовыми картинками Ивана Шмелева. И то, в чем сам Корин хотел видеть ответ Микеланджело и Иванову, откликнулось совсем уж неприлично-елейными коллажами Ильи Глазунова и его учеников. Хотя при этом судят о "Руси уходящей" в основном по репродукциям — только теперь Третьяковская галерея впервые выставляет полностью весь корпус коринских этюдов и эскизов к картине. А центральное место в экспозиции, оформленной Юрием Аввакумовым, займет тот самый пустой холст.
"Павел Корин. Реквием. К истории "Руси уходящей"". ГТГ, до 30 марта