Фестиваль театр
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
Фото: Коммерсантъ / Дмитрий Лекай / купить фото
На сцене Дворца на Яузе в рамках продолжающегося международного театрального фестиваля "Сезон Станиславского" прошла московская премьера нового спектакля Эймунтаса Някрошюса "Рай" — без постановок знаменитого литовского мастера этот фестиваль никогда не обходится. Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Новый спектакль Эймунтаса Някрошюса — вторая часть театрального диптиха по "Божественной комедии" Данте. Первая часть, объединившая "Ад" и "Чистилище", была показана год назад и единожды повторена на нынешнем фестивале — как напоминание. Впрочем, и без непосредственных сопоставлений понятно, что части существенно отличаются друг от друга. "Рай" выглядит как несколько вынужденное послесловие, рожденное необходимостью договорить то, что, возможно, лучше было бы оставить невысказанным. Новый спектакль по меркам Эймунтаса Някрошюса, всегда приглашающего зрителя в долгие и нелегкие путешествия, удивительно короток — всего час с небольшим — и отчасти похож на упражнение для студентов, только начинающих работать с мастером, стиль которого сложился довольно давно.
"Рай" начинается с наивной девичьей песни — как утверждают посвященные, речь в ней идет о беспокойной сизой голубке. Голос постепенно растворяется в женском многоголосье, одиночные порывистые движения заполняющих сцену героев превращаются в движение общее, тревожное, какое-то предгрозовое, но, кажется, неостановимое. Спектакли Някрошюса всегда существуют словно в двух измерениях. Одно — возвышенное, неземное, метафорическое, в которое стремятся присяжные толкователи, с придыханием и благоговением пересказывающие перипетии сценического действия, второе — весьма земное, очень конкретное, где каждая вещь равна сама себе, будто в крестьянском быту. О хуторских, крестьянских, чуть ли не языческих истоках поэтики Някрошюса написано немало, но в постановке "Рай" — если не знать, какой именно текст вдохновил режиссера,— они почему-то особенно бросаются в глаза.
Может быть, оттого, что натянутые в глубине сцены веером — немного похоже на конструкции винтового моста — и перед сценой, в партере, веревки чем-то напоминают о рыбацких сетях, действие второй части диптиха, как может показаться, происходит в какой-то прибрежной деревне (художник — Марюс Някрошюс). Кстати, эти нити перед сценой в конце представления действительно становятся морем, в которое, придя к выводу, что рай все-таки есть, бросаются Данте и Беатриче. Но персонажей спектакля все-таки легче принимать за жителей деревушки — да, странноватый старик, забирающий у героев их вещи и складывающий их под сценой, в конце концов, может быть сочтен кем-то вроде Харона, но больше похож на недоброго местного чудака. За несколько развязным героем Роландаса Казласа гораздо интереснее наблюдать как за первым парнем на деревне, или, вернее, как за вызывающим всеобщее внимание приезжим, познающим местные обычаи (да и законы театра тоже: он пытается на расстоянии управлять софитами), нежели как за великим поэтом Данте, сочиняющим этот мир. И девушки местные, явно из плоти и крови, совсем не похожи на мающиеся между тем и этим миром бестелесные души.
Именно поэтому самый драматичный момент "Рая" — тот, когда долгая безмолвная интродукция заканчивается и актеры начинают произносить текст Данте. У Някрошюса этот момент всегда сложен, но давно он не был столь рискованным, как сейчас: обаяние свободной, загадочной сценической фантазии теряется, и начинается интерпретация — в данном случае не совсем внятная. Кажется, что любопытные импровизации просто озвучены классическими строчками. Внимание зрителя, безусловно, удерживается выразительными някрошюсовскими изобретениями — вроде песка, сыплющегося из ножен в руках Беатриче. Но во всем здесь чувствуется какое-то изнеможение, и эпиграфом к спектаклю можно было бы поставить замечание Иосифа Бродского: "Рай — это место бессилья".