К востоку от Востока

Выставка авангард

В палаццо Строцци во Флоренции проходит выставка "Русский авангард, Сибирь и Восток", сделанная американскими славистами Джоном Боултом и Николеттой Мислер. Основным партнером проекта выступает Русский музей, много вещей приехало из других собраний Петербурга (Российский этнографический музей, музей Академии художеств, Публичка), Москвы (Третьяковка, Музей Пушкина, Музей народов Востока, коллекция Веры Митурич-Хлебниковой), а также из художественных музеев Екатеринбурга и Саратова. Все это стоит посмотреть во Флоренции, чтобы совершенно изменить угол зрения на русский авангард, считает АННА ТОЛСТОВА.

Да, скифы мы, да, азиаты мы, но история первого, дореволюционного десятилетия русского авангарда, подытоженного блоковскими "Скифами", в стандартной трактовке отечественного искусствознания выглядит скорее прозападнически. Дескать, начало XX века, как известно, было временем открытий: Матисс, Пикассо, группа "Мост" — они открывали для себя африканскую скульптуру и первобытное искусство, а русские авангардисты — они открывали для себя Матисса и Пикассо в коллекциях Щукина--Морозова. Странно, что при столь явной вторичности на старте мы, однако, наблюдаем такой изумительный взлет русского авангарда в годы революции — не иначе как советская власть (и только она одна) дала ему крылья.

Оксиденталистская схема воспроизводится с завидной регулярностью в наших ученых трудах и музейных залах — выставка Джона Боулта совершенно меняет ракурс: да, русский авангард смотрел на Запад, но еще внимательнее он вглядывался в Восток, у него была своя Африка — Сибирь — и своя первобытность. Кстати, о Западе: вы смотрите на "Древний ужас" Леона Бакста сквозь призму шпенглеровского "Заката Европы" — взгляните сквозь призму написанных в том же 1918-м "Скифов", предлагает куратор, и, как знать, не покажется ли вам оптимистической эта трагедия. Кстати, о Востоке: можно ли считать, что русский художник видел Восток теми же глазами, что и западный, спрашивает куратор, и дело даже не в том, что для Запада Московия и Монголия суть одно — Азия. Вы действительно думаете, что "японизм" у Анри де Тулуз-Лотрека и у Василия Верещагина, погибшего в Порт-Артуре, совершенно одинаков? Конечно, японская гравюра изменила представления всех европейских школ о глубине и плоскости, но взгляните на ксилографии Како Мориты с изображением боя у Чемульпо, где врагу не сдается наш гордый "Варяг", затем — на русский военный лубок с теми же сюжетами, а после — на верещагинскую "Прогулку в лодке". Вы все еще находите здесь один лишь уистлеровский эстетизм? Или к эстетике начинает примешиваться политика? Выставка Джона Боулта построена на небанальных вопросах, ответы на которые даются исключительно визуальным образом — остроумными и точными сопоставлениями.

Все начинается с Великой степи: взгляд входящего упирается в половецкую "Бабу", справа рыщут в снегах "Волки ночью" Алексея Степанова, слева воют "Гиены" Мартироса Сарьяна. Следом провал в ничто, в черную дыру абстракции: "Черное пятно" Василия Кандинского, "Черный круг" Казимира Малевича и "Пустота" Натальи Гончаровой — в искусстве авангарда Россия начинает осознавать себя как иное, пустое, бескрайнее и беспредметное пространство, но не спешите обвинять Джона Боулта в географическом детерминизме. Ведь вопросы географии выходили на высочайший политический уровень, напоминает куратор, внимательно прослеживая маршрут цесаревича, чтобы сличить работы русских художников с художественными дарами и сувенирами, привезенными наследником престола из восточной экспедиции 1890-1891 годов — этого "Великого посольства" с противоположным вектором. Не думайте, что русский ориентализм Серебряного века ограничивается "Миром искусства", дягилевскими балетами и придворной модой на буддизм, удачно совпавшей с духовными исканиями Николая Рериха, оформителя самого северного в мире петербургского дацана. Взять хотя бы саратовский "Натюрморт" и екатеринбургский "Портрет дамы в кресле" Ильи Машкова — что там в роли фона? Персидский каламкар почти такой же, как "Шах Исмаил на коне" мастера Аруфбека.

"Загадочная русская душа" куда отзывчивее на голос Востока: великий анималист Василий Ватагин постепенно превращается из ориенталиста в индуиста, и если его "Боа" еще кажется иллюстрацией к киплинговской "Книге джунглей", то "Теленка", сделанного после паломничества в Индию, легко принять за быка Нандина работы какого-то адепта культа Шивы. Да и как может страна, чья большая часть в Азии, смотреть на Восток глазами постороннего? "Восток и Запад", "Запад и Восток" — в которой из частей диптиха Павла Филонова больше России? Крым Аристарха Лентулова, Узбекистан Александра Волкова, Туркмения Рувима Мазеля, Киргизия Павла Кузнецова — все это части одной империи, где колонизаторы готовы стать аборигенами, как превратившийся в Усто Мумина Александр Николаев. И это только Восток, а ведь есть еще и Север — и уж не северным ли сиянием озарена филоновская "Белая картина"?

Вся экспозиция построена на рифмах. Вот образцы китайской каллиграфии, а вот Лев Бруни, Петр Митурич и Владимир Бурлюк изобретают свои иероглифические письменности. Вот "каменные бабы" собственной персоной, а вот они же на холстах Натальи Гончаровой. Шаманские рисунки нанайцев срифмованы с петроглифами "Времен года" Михаила Ларионова, корякская маска — с "Головой" Казимира Малевича, идолы орочей и удэгейцев — с "Животными" Павла Филонова, и совершенно упоительный раздел посвящен Михаилу Матюшину, чьи скульптурки-коряги не отличить от сделанных из древесных корней статуэток коряков и хантов. Но это не просто рифмы, коль скоро бубен шамана, покрытый теми же знаками, что и "композиции" Василия Кандинского, также зовет в иное, духовное измерение. Казалось бы, все прекрасно знают, что первый идеолог русского авангарда и учредитель "Союза молодежи" Вольдемар Матвей пропадал в этнографических музеях, но только Джон Боулт почему-то догадался отправиться по его следам.

Финал у выставки абсолютно театральный: эвенкийская "Сова", своим глубоким взором способная проникать во тьму загробного мира и усмирять силы зла, глаза в глаза глядит имперскому "Орлу" Василия Ватагина, изваянному в 1913-м и полному военных предчувствий. Их взгляды проходят сквозь "Стрибога" Сергея Коненкова, который в таком контексте смотрится уже не шаловливым и безобидным духом ветра, а бесом грядущих войн и революций.