Русфонд продолжает публикации о людях, которые жертвуют деньги на благотворительность, а иногда и что-то большее, чем деньги. Мы стараемся ответить на два вопроса: почему сильный помогает слабым и почему так поступают не все? Сегодня писатель ИГОРЬ СВИНАРЕНКО рассказывает о том, что не надо никого отталкивать: даже если благотворитель не нравится нам и кажется недостойным, пусть все равно помогает! Никто нам не давал такого права — судить людей и в наказание отказывать им в возможности делать добрые дела.
Фото: Фото из личного архива
Когда-то я познакомился с одним человеком. Он немец, в годах. Он воевал. Долгожитель: жив и здоров сейчас. Мы иногда видимся и пьем водку.
Войны он захватил совсем чуть: начало 45-го и до мая. Но как бы то ни было — воевал! Артиллерист. Фронтовик. Ветеран Второй мировой, дело привычное, но — с той стороны, с непривычной для нас.
Мы листали с ним его семейный альбом. Там он попадается в разных видах. Вот он пацаненок еще, времен гитлерюгенда. Вот в форме, со свастикой на рукаве. Это его пушка, а это — боевые товарищи. А вот он в лагере для военнопленных. Это столовая, а вот церковь для немцев — по этой карточке понятно, что срок он отбывал у союзников, против которых и воевал.
Он рассказал мне о тяжелой депрессии, которая у него была после войны, когда многое открылось, стало известно, было показано немцам и прочим — например, концлагеря.
— В России некоторые считают, что зверства преувеличены, а на самом деле все было скромнее, обычные лагеря, где людей просто пытались перевоспитать и просто заставляли работать по 12 часов без выходных — ну, вот как у нас в Мордовии.
(Немцы, кстати, почему-то прекрасно осведомлены насчет Pussy Riot и рассказывали мне, что Толоконникову перевели в лагерь куда-то еще дальше от Москвы.)
— О нет. В немецких лагерях были такие ужасы и зверства, что их через какое-то время просто перестали показывать. Это было невыносимо. Может, и правильно, что перестали. Хотя показывали вроде же для того, чтоб произвести впечатление, заботились о том, чтоб такое больше не повторилось?
Ну, про роль немцев в войне, про убийства и разрушения, про вину можно много говорить, да и было говорено, тема богатая, нет смысла тут повторяться, это все понятно. А как это выглядело в быту? У людей? В их жизни? Солдату стало ясно, что он занимался в своей жизни не тем, был на неправильной стороне баррикад и фронтов, а теперь все кончилось и больше его никто не принуждает,— и как теперь жить дальше? Молчать? Забыть? Пожать плечами, плюнуть и растереть? Кивать на других, на тех, кто еще хуже? Уйти, к примеру, в запой? Или чего похуже?
Конечно, выручало несколько то, что приходилось много работать, просто чтобы добыть кусок хлеба. Но тем не менее вопрос оставался.
Немец старался придумать что-то. И ему пришла в голову мысль, довольно простая, не бином Ньютона, а куда проще: что надо помогать людям. Тем, кому еще хуже. И вот он, отработав смену — места часто менялись, он работал где придется,— потом шел разбирать руины. Кучи мусора на месте бывших домов — это всегда выглядит мрачно, убийственно, даже если это результат не очень масштабных боевых действий в наше время, к примеру на Кавказе. А уж тогда и там! В общем, было к чему приложить руки.
Хуже всего было, как легко догадаться, с едой. Кругом были голодные тощие дети, которые остались без отцов. Он с кем-то из них делился продовольственными карточками и напрямую хлебом. В те времена это была самая дорогая и действенная помощь — просто взять и отдать полфунта хлеба из своего пайка.
Дальше немцы потихоньку богатели, поток репараций, который шел в СССР, слабел. С репарациями было более или менее всем понятно, надо же было восстанавливать разрушенную страну, это казалось справедливым, откуда ни глянь. Впрочем, кому это казалось неправильным и несправедливым, те благоразумно молчали, чтоб не уехать прямиком в Сибирь за антисоветскую агитацию и за фашистские клеветнические измышления, а как же, а как иначе?
Рахитичные немецкие дети после Второй мировой были похожи на тех, которые ходили по улицам Германии после предыдущей мировой, но на этот раз контроль за побежденными был пожестче, победители уже не опасались реванша, и его, как известно, не было, да уж теперь вряд ли и будет.
Нашего немца еще тянуло к людям, которые вернулись из концлагерей. Его потрясали зэки, которые вернулись на волю и продолжали оставаться людьми, а не полутрупами, не руинами. Надо же! Он пытался почаще с ними встречаться, быть около них, это подзаряжало его некие внутренние аккумуляторы, сильно севшие на фронте и после в плену. Было просто им помочь — все-таки сил у него было побольше.
Шли годы. Руины убрали. Как-то отстроились. Черный рынок ужался. После и вовсе отменили карточки.
Жить стало лучше, жить стало веселей.
Куском хлеба уж было никого не удивить.
Но было еще чем заняться.
Наш немец занялся инвалидами, которых немало, немало было в те времена. Уж всяко побольше теперешнего. Переместить их из пункта А в пункт Б — это была проблема, всем понятно, кто видел улицы, кварталы и районы без единого пандуса. И вот он перемещал инвалидов. И делал сам, где мог, для них пандусы, даже и слова такого не зная.
Я с этим немцем не спорю, не обличаю, не разоблачаю. Это все уже делалось и сделано до меня много раз. Я не судья вообще. В судьях и без меня нету нехватки. Я просто разговаривал с человеком про то, как он жил и что вышло из его жизни. Как устроен тот их мир. Какие они, немцы. Он ничего не скрывал о своем прошлом, никого не обманывал, не прикидывался безупречным и безгрешным. Живя в ГДР, он стал там весьма уважаемым человеком, вышел даже в какие-то небольшие начальники. Люди знали, что на него можно положиться, он поможет, если надо. И он такой был не один, ох не один. Глядя на сегодняшнюю его страну, я это хорошо понимаю, отчетливо вижу сделанное. Эти вот инвалиды, которые мотаются по городу беспечно на электроколясках и заезжают на них в поезда и автобусы. Старики, которые живут до 100 лет, без иронии, в комфорте своих богаделен. Вижу смуглых беженцев из далеких жарких стран, которые тут приняты и которым местные улыбаются — кто-то, может, и через силу, главное — улыбается, а не замахивается бейсбольной битой, хотя вроде и бейсбольного матча нигде близко не затевается. Я бывал там в гостях у бывших наших евреев (бывшие они в той части, что уже не наши), которые живут в социальных квартирах на вполне себе приемлемые пособия.
Вот — помогают они, эти люди, соединив силы. Во многом, наверно, из-за чувства вины. Поди разберись, насколько это плохо и насколько хорошо. И стало ли бы лучше без этого чувства. Которое, надо сказать, довольно часто толкает разных людей на добрые дела. Может, лучше так, чем никак? И, пожалуй, не надо глубоко вникать в то, чего успел в прошлой жизни натворить доброжелатель и благотворитель. Это не наша проблема. Это вопрос его отношений с теми, кому он помогает. Если кто из них захочет вникнуть и после отказаться от помощи — пусть сделает это, но сам, без наших непрошеных подсказок.
Нам не надо лезть им под руку.
И что нам про себя сказать — что мы ни в чем и ни перед кем не виноваты? Может, и так, но это не очень сильное утешение.