Сквозное бездействие

Премьера театр

В Вильнюсе, в рамках 10-го юбилейного фестиваля Sirenos показали спектакль, сделанный режиссером Константином Богомоловым с актерами литовского Малого театра — театра, созданного и руководимого Римасом Туминасом. О своих впечатлениях рассказывает АЛЛА ШЕНДЕРОВА.

Мрачный, сосредоточенный "Год, когда я не родился", дерзкий, фарсовый, даже немного "капустный" "Идеальный муж", жутко смешной "Ставангер", сделанный с лиепайскими артистами как театральный ответ фильмам Тарантино,— если просматривать рецензии, не вникая, можно решить, что по России и ближнему зарубежью орудует целая режиссерская банда. Однако автор у этих спектаклей один — Константин Богомолов, бывший филолог, применяющий на практике античную подсказку "чаще меняй стиль".

Говорят, Римас Туминас, уже пятый год существующий между вильнюсским Малым и московским Театром имени Вахтангова, объяснял приглашение Богомолова необходимостью внести в театр струю интеллектуализма. Подозреваю, худрук и его артисты ждали от этой работы шума, фрондерства, театрального хулиганства. Не тут-то было. "Агамемнон" если и хулиганство, то тихое и изысканное. Похоже, это самый цельный и совершенный спектакль Богомолова на сегодняшний день.

Аскетичная комната: серые в цветочек обои, раскрытая дверь балкона, слева — плазменная панель, справа — диван, письменный стол, над ним — христианское распятие. "Вечер. Лето. Жена дышит воздухом на балконе. Сын делает уроки. Папа умирает" — слишком большой экран с титрами, повешенный художницей Ларисой Ломакиной прямо над сценой, оказывается не техническим средством, а самостоятельным действующим лицом: Богомолов пускает бегущей строкой не столько перевод на русский и английский, сколько свои режиссерские ремарки.

Моложавая Клитемнестра (Вайда Бутите) на балконе, здоровенный детина Орест (Мантас Вайтекунас) за столом и чуть седоватый Агамемнон (Арунас Сакалаускас), расположившийся на диване, одеты усредненно и невыразительно — под стать окружающему интерьеру. Разглядывая застывших на сцене персонажей, зритель терпеливо ждет, когда, собственно, папа начнет умирать, но он и не думает, поскольку актеры не иллюстрируют титры, а существуют параллельно. Цепь флешбэков откручивает историю назад: Орест доделает уроки и уйдет, Агамемнон молча пересядет к столу. "Агамемнон ждет жену и дочь" — подскажет экран. Оживленные встречей Клитемнестра и непоседливый переросток Ифигения (Эльжбета Латенайте), приехавшие в Авлиду по письму отца (задумавшего принести дочь в жертву, иначе боги не дадут кораблям попутного ветра), с каждой минутой все больше притихают, будто внутри них кто-то нажал кнопку. Точно так же поступает Агамемнон с сериалом про казнь Иисуса, в который впивается еще не знающая своей судьбы Ифигения,— выключает сначала звук, потом изображение.

Смешав три пьесы Еврипида ("Ифигения в Авлиде", "Елена" и "Гекуба"), античность и современность, повесив на стене распятие и время от времени пуская фоном то ли фабричную сирену, то ли сигнал тревоги, Богомолов рассказывает вечную историю про отцов, которым иногда так удобно жертвовать детьми, и детей, чье ненужное и в общем-то противоестественное самопожертвование так любит оправдывать христианство. Собственно, это давний сюжет Богомолова, в чьем арсенале есть и тургеневские "Отцы и дети", и даже "Ифигения в Авлиде", которую можно считать ранним эскизом нынешнего спектакля.

Найдя в актерах союзников — они существуют точно и скупо, вразрез обычной ярко театральной манере Малого,— режиссер достигает своей цели: приглушенные реакции и черный юмор лишь оттеняют ужас детоубийства. Отправляясь на смерть, Ифигения прижимает к груди фарфоровую шкатулку с балеринкой, вернувшийся с казни отец деловито возвращает игрушку на полку и подносит ко рту руку, пораненную во время убийства дочери. Сцена повторяется несколько раз — очевидно, в памяти Клитемнестры, которая, как поясняет экран, "зае..ала Ореста воспоминаниями". А потом титры сообщают, что перед нами уже не Клитемнестра, а Гекуба, чья дочь Поликсена также приносится в жертву.

В ожидании смерти Поликсена все равно садится за уроки, доктор, вызванный к явно уже зарезанной Орестом матери ("мама воняет на диване"), выписывает всем таблетки для похудания — чехарда персонажей, будничные ремарки, статичные мизансцены иллюстрируют механизм нашего восприятия: многократно пережитый ужас превращается в привычку.

Привычное убийство, привычные актерские крики "на разрыв аорты" — все зло на свете начинается с привычки. Сломав привычное актерское существование, Богомолов пытается разбудить наши чувства. И в итоге добивается своего. Недоуменно зевая, зал в третий раз слушает расспросы матери о гибели дочери ("прошел год, прошло два года..." — поясняют титры). И вдруг дружно охает, когда убийца (неважно, Одиссей или Агамемнон), устав от пафосных речей о великой жертве, вместо ответа заводит музыкальную шкатулку — ту самую, что прижимала к груди Ифигения, собираясь на смерть.